Читать книгу "В Петербург со своими бандитами - Варвара Клюева"

Итак, я неведомым образом очутилась на чердаке неизвестной избы, за стенами коей ярко светило солнце. Между тем последним воспоминанием, предшествующим сему чудесному пробуждению, была узкая питерская улочка и темнеющие в сумерках низкие облака. Порывшись в памяти, я не нашла там ни малейшего намека на объяснение этой смены декораций. Пришлось прибегнуть к помощи своего могучего интеллекта. Проанализировав все имеющиеся данные, включая скверное физическое состояние и полное отсутствие воспоминаний о причинах, его вызвавших, мой суперпроцессор выдал блестящее резюме: произошло нечто неожиданное и, скорее всего, весьма неприятное.

Титаническое умственное усилие исчерпало все мои резервы и отнюдь не улучшило физического состояния. Бессмысленно глазея на шероховатые доски кровли, я вяло сражалась с желанием махнуть на все рукой и отдаться на волю течения, мягко увлекавшего меня обратно в тихую заводь беспамятства. Но за миг до капитуляции, когда окружающий мир уже поплыл перед глазами, в голове вдруг с удивительной четкостью зазвучал диалог, который вытащил меня из бездны.

Неведомая сила подбросила меня и перевела в сидячее положение. Резкое движение не замедлило сказаться на желудке, который попытался покинуть брюшную полость вместе с остатками содержимого. Я вняла его протесту и со всей осторожностью, на какую была способна, спустила ноги на пол. Коснувшись носками ледяных досок, я впервые обратила внимание на холод, царивший на чердаке. Ватное одеяло хоть как-то защищало меня, но сейчас оно соскользнуло в сторону, и я затряслась, как припадочная. Пришлось снова закутаться, но дрожь не унималась. "Наверное, это отходит наркоз, - думала я, стуча зубами. Подонки! Что они мне вкололи?"

"Умеешь ты задаваться самыми насущными вопросами, Варвара, - ехидно заметил проснувшийся здравый смысл. - Сейчас, вестимо, нет ничего важнее названия или химической формулы той гадости, которой тебя накачали. А кто эти подонки, зачем ты им понадобилась и как от них избавиться - дело десятое".

Приложив титаническое усилие, я попыталась вытащить из памяти образ, который обязан был попасть на мою сетчатку, когда мне приподняли веко. Но ничего не вышло. Зрительная память проявила себя куда хуже слуховой. Впрочем, слуховая тоже подкачала. Я не могла вспомнить их голоса. Они оставались призрачными, безжизненными. А может быть, улитка среднего уха под воздействием наркотика утратила способность воспринимать частоты и обертоны. Слава богу, хоть что-то воспринимала. Я была уверена, что слышала все сказанное у моего ложа. Но что мне это дает?

Итак, я знаю, что меня одурманили наркотиком и, по всей видимости, похитили. Знаю, что похитители жаждут вытянуть из меня какую-то информацию жаждут достаточно сильно, чтобы не остановиться перед членовредительством. И шестое чувство подсказывало: я не смогу удовлетворить их любопытство. При всем многообразии и полезности сведений, коими я обладаю, вряд ли они вызывают столь жгучий интерес, что ради них стоило глушить меня наркозом и тащить в неведомую даль на допрос с пристрастием.

В связи с этим спрашивается: а какие действия предпримут любознательные джентльмены, когда я вопреки их ухищрениям продемонстрирую свою неосведомленность? Крайне сомнительно, что, переломав мне пальцы, они вежливо извинятся и отвезут меня в ближайший травмпункт. Но даже если я ошибаюсь и возвожу напраслину на хороших людей, мысль о сломанных пальцах не представлялась мне особенно соблазнительной. А посему, решив оставить до лучших времен вопросы, кто мои похитители и что им от меня понадобилась, я сосредоточилась на проблеме обретения свободы.

Упершись ладонью в шершавую доску стены, я осторожно встала и сделала два шага по направлению к люку. Перед глазами все поплыло, и мне пришлось ухватиться за стропилину. Несколько минут я стояла, покачиваясь, точно былинка на ветру, потом справилась с головокружением и сделала еще два шага. На ноги в носках холодно было даже смотреть, но зато отсутствие обуви позволяло двигаться бесшумно. Добротные толстые и, по-видимому, нестарые еще доски пола почти не скрипели.

Как и следовало ожидать, люк оказался запертым снаружи. Я медленно вернулась на продавленный пружинный матрац, служивший мне штаб-квартирой, и устроила военный совет сама с собой. Я не знала, сколько у меня времени до возвращения похитителей, но, несмотря на сковавшее мозг оцепенение, ощущение опасности росло с каждой минутой. Оно посылало в кровь адреналин, который не только усиливал дрожь, но и возвращал к жизни застывшие мышцы и извилины.

"Раз люк заперт, остается только один путь на свободу, - думала я. Окошко. Эти сволочи не приняли его в расчет, полагая, что взрослому человеку в такое отверстие не просочиться. Но они не учли мою комплекцию. Если сумею протиснуть голову, остальное уж как-нибудь пролезет".

Я огляделась в поисках веревки, но заметила только кусок провода с лампочкой в патроне, которая болталась недалеко от меня под самой крышей. "Наверняка под напряжением, - решила я, смерив его неприязненным взглядом. - А даже если и нет, все равно нечем его отрезать". Похитители сняли с меня не только сапоги, но и куртку, где в кармане были ключи с небольшим перочинным ножом в качестве брелока. Стуча зубами, я завернулась в одеяло и случайно уронила взгляд на матрац. Поверх него была постелена какая-то древняя тряпка то ли штора, то ли тонкое покрывало. Впрочем, прошлое тряпки значения не имело, имело значение ее состояние - весьма плачевное, надо сказать. В некоторых местах рисунок почти стерся, и сквозь крупное сито ниток проглядывали пожелтевшие бледно-голубые и белые полосы матраца. "Должно быть, порвать ее будет нетрудно", - с надеждой подумала я и взялась за дело.

Спустя полчаса я, мокрая от пота и дрожащая от непомерных усилий, держала в руках полосу ткани шириной сантиметров пятнадцать. "Если дело пойдет так и дальше, похитители застанут меня в разгар работы", - с запозданием сообразила я. Такой расклад меня совершенно не устраивал. Я в который раз оглядела место своего заточения. Обычно на чердаках хранится хлам, но этот был пуст. Лишь мой пружинный матрац, ватное одеяло и несколько досок, сваленных в углу. Возможно, мне и удалось бы найти какую-нибудь бесхозную железяку в одном из темных углов, но до угла еще нужно было дойти... Мне предстояло пробираться через весь чердак к окошку, и уже только мысль об этом вызывала смертную тоску.

От безысходности я начала шарить в очевидно пустых карманах джинсов и - о чудо! - в одном из них нашла широкое стальное перо для туши. Обломив его на сгибе, я соорудила вполне приличный в данных обстоятельствах режущий инструмент и с его помощью разделалась со старой тряпкой всего за каких-нибудь сорок минут. Теперь в моем распоряжении были четыре тканые полосы общей длиной примерно в пять с половиной метров. Я связала их между собой и заставила себя встать.

Путь к окну был ужасен. Меня колотило, словно в приступе падучей, каждый шаг казался преддверием глубокого обморока. Необходимость двигаться бесшумно доводила меня до отчаяния. Переступая массивную балку, я зацепилась ногой и только чудом не грохнулась, в последний миг снова уцепившись за стропилину. Но несмотря ни на что я преодолела дистанцию, хотя на финише пришлось опуститься на пол и привалиться спиной к стене. Через пять минут я сумела встать на карачки и, перебирая по стене руками, принять вертикальное положение. Импровизированная веревка, которую я на старте обмотала вокруг себя, по дороге частично размоталась и собрала половину пыли, устилавшей чердачный пол. Сейчас мое движение спровоцировало выброс части этой пыли в воздух, и один Бог знает, чего мне стоило не расчихаться. Зажимая обеими руками рот и нос, я гримасничала и моргала, смахивая слезы. Но вот слезные железы утихомирились, и мне удалось осмотреть окошко.