Читать книгу "Честный проигрыш - Айрис Мердок"

— Ты виделся еще раз с Джулиусом?

— Нет. — Назавтра Руперт должен был встретиться с Джулиусом за ланчем, но не видел причин сообщать это Морган.

— Как я хочу, чтобы Джулиус куда-нибудь уехал! Надеюсь, так в скором времени и случится. Один человек из Диббинса рассказал мне, что Джулиус договаривается о работе в Германии. Малоприятно было бы вдруг столкнуться с ним на Оксфорд-стрит.

— Но чувство к нему уже в прошлом? — Руперта глубоко занимали сердце и разум, о которых он только что высказался с такой убежденностью, но в умении ставить вопросы он, безусловно, уступал Хильде.

— Не знаю. Не хочу его видеть. Хочу, чтобы голова прояснилась.

— Ясная голова тебе, безусловно, понадобится.

— Да-да-да. Руперт! Заставь меня добиться этой ясности. Сейчас я просто жалкая трусиха. А, кстати, как дела у Питера? Ты собираешься к нему сходить?

— Я приглашал его сюда. Может, придет, может, нет. — Перспектива случайно наткнуться на Таллиса смертельно пугала Руперта.

— Я с удовольствием увиделась бы с Питером. Жалко, что он живет… там.

— Нам тоже.

— Он, наверное, изменился. У тебя есть недавние фотографии?

Подавшись вперед, Руперт засунул руку в ящик письменного стола. Хильда всегда следила, чтобы массивный семейный альбом содержал даже самую свежую фотохронику.

— Вот. Пожалуйста.

— Бог мой, да он мужчина. И похож на тебя.

— Только красивее.

— Нет, ты красивее. Но он, должно быть, выше. И у вас обоих ужасно аристократический вид. Мне всегда нравились такие крупные, внушительные блондины. Кстати, Руперт, ты очень молодо выглядишь. Летящие светлые волосы и застенчивая улыбка придают лицу что-то юношеское.

— Скорее, инфантильное. К тому же я располнел. Хильда тоже.

— Тебе это идет. Дай-ка я посмотрю и на старые фотографии. Рядом с тобой и Хильдой я снова принадлежу беспрерывному времени. Думаю, всем нам необходимо это чувство беспрерывности. А я все последнее время была словно пень от срубленного дерева. О, смотри-ка, мы с Хильдой. Наверно, лет сто назад! Боже, как изумительна Хильда, и впрямь чистый ангел. В те годы она была просто великолепна. Впрочем, она и сейчас такая.

— А ты изменилась. — Руперт внимательно смотрел на фотографию. Хильда, гораздо тоньше, чем теперь, с темными, кудрявыми, как гиацинт, локонами и сияющим смелым лицом, и Морган — пришибленная, недовольная, с поднятыми плечами и мрачно засунутыми в карманы руками. — Ты теперь… в самом расцвете.

— Брак и внебрачная связь явно пошли мне на пользу. Хильда… как бы это сказать…

— Уговори ее покрасить волосы. Она все не может решиться.

— Покрасить волосы? Разве она седеет? Я не заметила.

— Слегка. И я не понимаю, почему бы ей не покраситься. Такие, как у нее, темные волосы смотрятся после окраски очень хорошо.

— Ты меня поражаешь, Руперт. Я поклялась бы, что, с твоей точки зрения, окраска волос — обман. Помнишь ту лекцию о контрабанде, которую ты прочел мне, когда я тайком вывезла из Швейцарии фотокамеру?

— Основа контрабанды — ложь.

— Руперт, ты восхитителен!

— Не смей дразниться.

— Я не дразнюсь, я серьезно. И знаешь, как я тебе завидую! Тебе и Хильде. Вы обладаете тем, в чем я остро нуждаюсь. У вас порядок, всюду и во всем. Я говорила Хильде, как мне завидно, что она замужем за человеком, который способен функционировать. Бедный старина Таллис был в семейной жизни сломанной пружиной.

— Таллис, конечно, не в состоянии заботиться о порядке. Но у него есть другие достоинства.

— Жизнь с Таллисом напоминала жизнь в цыганском таборе. Вначале это казалось мне надмирностью, духовностью, свободой. Потом начало угнетать. Потом — пугать. Я потеряла свое «я». Пыталась одолеть хаос, но не справлялась, прежде всего потому, что Таллис и не ждал, чтобы я справилась, вообще не ждал от меня разумных поступков. Там, где Таллис, не существует ни форм, ни мер, ни границ. Это ужасно трудно объяснить. В последнее время все, с ним связанное, раздражало меня чудовищно. Даже его веснушки.

— Почему даже веснушки?

— Обожаю, когда ты слегка выпускаешь когти, Руперт. Обычно ты само милосердие и всепрощение.

— Чего хотел от тебя Джулиус?

— Очарованности. Предсказуемости. В должное время — веселья, в должное время — тишины. Жизни по его расписанию. Стряпни. Хотя Джулиус, к слову, и сам прекрасно готовит.

— Да, здесь все было иначе.

— Но тоже нелегко. Джулиус все превращал в ритуал. Знаешь, Руперт, есть люди, способные только к глубинным формам общения. С ними страшно.

— Джулиус был таким.

— Да. И Таллис тоже. Почему мне не встретился кто-нибудь заурядный, обыкновенный?!

— Вроде меня.

— Не глупи, ты вовсе не заурядный. Скажи, а что делал Джулиус во время войны? Я спросила его однажды, но он не ответил.

— Я тоже не знаю.

— Наверное, работал на американцев и делал что-нибудь совершенно чудовищное. Какие-нибудь жуткие биологические разработки.

— Однажды он сказал: «Войну я провел в комфорте». Полагаю, речь шла об исследовательской работе.

— Уверена, это было что-то ужасное. Ничего, если я налью себе еще виски?

Морган встала и, чуть поигрывая стаканом, принялась, то к дело поднимаясь на цыпочки, расхаживать по комнате. Надумав выглянуть из окна, подтянула повыше раму. Руперт следил за ней глазами. Осознавал, что усталость привела его к отупению. Морган была, напротив, словно пронизана электричеством. Жаждала, чтобы ее расспрашивали, загоняли в тупик, ловили на противоречиях. Хотела действовать, находить нужные слова, откровенничать, спорить. Руперт стремился проявить быстроту ума, сострадание, точность, твердость, а вместо этого оказывался неуклюжим, вялым и так или иначе сентиментальным.

— Какая странная вещь эти летние сумерки, — сказала Морган. В комнате начинало уже темнеть. — Свет необыкновенно насыщен, но не подчеркивает, а смягчает формы. Ваш сад выглядит нереально. На глади бассейна причудливый синеватый блеск. Освещение будто специально для призраков. Кажется, что вот-вот… и все выглядит так, словно вдруг… Знаешь, Руперт, по-моему, Таллис нередко видел что-то такое, о чем он предпочитал молчать. Иногда это пугало.

— Но ведь, насколько я знаю, Таллис не слишком прикладывался к бутылке?

— Нет-нет, дело было совсем в другом. Кажется, будто от ваших роз идет какое-то свечение. А воздух становится все плотнее, и можно уже вдыхать темноту. О Руперт, Руперт, Руперт…

— Я понимаю, дорогая. И так хотел бы тебе помочь. Но, к сожалению, сегодня, в этом разговоре, я чурбан. Давай зажжем свет!