Читать книгу "Дорогой широкой - Святослав Логинов"

Впрочем, сейчас странники продвигались грунтовкой, чистой и почти не разъезженной. Недавно по ней проходил грейдер. Он засыпал лужи, срезал ухабы, и теперь оставалось пройтись не слишком тяжёлым катком, чтобы дорога оказалась приятнейшим местом в округе. Так они и ехали, совмещая приятное с полезным. Деревня, которая открылась их глазам, также относилась к числу приятных.

Человек, изрядно побродивший по русским деревням, умеет определять такие вещи с полувзгляда. Если обочины при въезде обкошены, если в палисадниках красуются совершенно ненужные в хозяйстве цветы, если в общественном колодце имеется, пусть пробитое гвоздиком, но вполне общественное ведро, значит, в этой деревне живут хорошие люди. Разумеется, и здесь пьют, когда постоянно, когда запоями, но чёрное слово в таком посёлке слышится реже, чем в иных местах, никто не шастает ночью по соседским огородам, а дом, уходя за водой, можно не запирать, лишь щепку воткнуть в накинутую клямку — знак, что хозяин отлучился ненадолго. Зато если перед плетнями кучится необкошенный бурьян, в канаве спит надравшийся с утра мужик, а встречные старухи не здороваются, бегите из такого населённого пункта стремглав, ничего хорошего кроме плохого вы тут не обрящете.

Почему-то неприятными сёлами бывают, как правило, бывшие центральные усадьбы колхозов. Очевидно, таково имманентное свойство власти, пусть даже самой ничтожной: отравлять всё вокруг себя.

Но эта деревня была не такой! Конечно, и здесь при въезде темнели развалины коровника и шиферных сенных сараев, словно древний трицератопс валялся павший трактор, но всё же дома гляделись прилично, сохраняя память о былой краске, а на огородах кроме обязательной картошки виднелась и свёкла, и капуста, и даже кабачки. В неприятных деревнях, как известно, сажают только картошку, да и та наполовину бывает выкопана ночными гостями.

Дорога через деревню в самой серёдке оказалась перегорожена. Большая тракторная телега была подогнана к одному из домов, да так удачно, что проехать мимо не смог бы даже мотоцикл с коляской. Телега, как и положено механизмам такого рода, хранила остатки навоза, сенажа, дров и вообще всего, что перевозилось в ней за последние полгода. Хотя сейчас всё это богатство было по возможности выметено, а железный кузов устлан свеженарезанным еловым лапником.

Юра приглушил мотор и спрыгнул на землю — узнать, долго ли его собираются задерживать. Ни трактора, ни тракториста возле саней не было.

Из дому выбежала тётка лет шестидесяти и горестно всплеснула руками при виде катка. Очевидно, она тоже ждала трактор.

— Ну что ты с ним сделаешь, с проклятущим! — воскликнула она. — Без ножа режет!

— Что случилось? — спросил Юра, чувствуя, что здесь без его помощи не обойдутся.

— Бабу Нюру хороним, — призналась тётка, — а Колька, аспид, должен покойницу на кладбище везти. Плату вперёд взял, две бутылки, да тут же и выжрал. Трактор за гумна угнал и дрыхнет на сене. Пробовали добудиться, да где там. Только бормочет невесть что. Обождёт, говорит, ваша Нюра, ей теперь торопиться некуда.

Тётка пригляделась к трезвым лицам путешественников, к суровой машине за их спинами и вдруг, озарённая идеей, затараторила:

— Жаланненькие, а может, вы нам поможете? Что вам стоит? Зацепите тележку с гробом да оттащите до кладбища. Кладбище тут близко, двух вёрст не будет. А уж мы бы вам поставили честь по чести, как людям…

— Хорошая была бабка Нюра-то? — спросил Богородица.

— Бабка-то хорошая, девяносто пять лет прожила, никто не жаловался. Четверых детей вырастила.

— Ну, коли так, то давайте, — согласился Юра.

Вообше-то, асфальтовый каток не приспособлен для буксировки, но у Юриного катка над третьим вальцом был приварен крюк: перетащить в случае надобности гудронный котёл или ещё какую несамоходную мелочь. И трос в хозяйстве имелся. Тросом этим зацепили телегу, развернули вдоль дороги и стали ждать провожающих.

Похороны — дело неспешное, ждать пришлось долго, так что аспид Колька знал, что делает, когда отправился спать на сено. Та же энергичная тётка, заменявшая, видимо, в деревне старосту, пригласила так кстати подвернувшихся мужчин в избу. Гроб ведь тоже надо выносить, а родным нельзя. А тут даже не двоюродные, а вовсе посторонние. Тоже удача.

Сели в кухонном углу, чтобы не мешать. Поминки, видимо, готовились в другой избе, здесь было пусто, полки с посудой накрыты полотенцами. К ним тут же подсела сухонькая старушонка, по всему видать — безвредная переносчица сплетен и слухов. Такая есть в каждой деревне, прежде они заменяли телевизор, а теперь просто доживают век, довольствуясь новостями деревенского масштаба.

— Отжила тётя Нюра, — произнесла она, покивав для начала головой. — Крепкая была старуха, сносу не видать, а всё отжила. Вон в Борках бабка Варя, тоже девяносто лет, так Нюра её иначе как девчонкой и не кликала. Всё, некому теперь Варварушку девчонкой звать, старшая будет во всём сельсовете.

— Чего ж без попа хороните? — спросил Богородица. — Батюшку бы позвать. Или ваша тётя Нюра из комсомолок будет?

— Было время, была в комсомолках. Своими руками церковь, что при кладбище, зорила. А теперь саму же и отпевать негде. А батюшка приходил… — старушка рукой махнула и едва ли не плюнуть хотела, но вовремя опомнилась. — Прежде у нас отец Михаил служил, добрый старичок, царство ему небесное. Бывало — приедет в деревню, так по всем домам пройдёт, с каждым о душе поговорит, а кого надо и построжит. Помер отец Михаил, в раю теперь. А этот новый, которого прислали, без рубля и лба не перекрестит. На «вольве» разъезжает, всё-то торопится, а куда — и сам не знает. Приехал с утра, семи часов не было, службу отбарабанил, рясу подоткнул — и за руль. Соседи стали собираться, а батюшки и след простыл. Я-то поспела, у меня хозяйства мышь в клети да таракан взаперти, мне дом обряжать быстро. А другие обижаются.

— Свят не поп, свята благодать, — сказал Богородица словно себе самому.

— И то верно. Отцу Сергию много денег нужно на «вольву» его да на попадью молодую. А у отца Михаила старенький «Запорожец» был, его на наших ухабах и растрясти не жалко.

— Дороги у вас вроде хорошие, — сказал Юра о своём.

— А то бы плохие, за наши-то денежки! Автобус к нам отменить пытались, ездят, говорят, одни только льготники, невыгодно мол. А где нам других взять, если вся деревня устарела? А начальник автопредприятия говорит: «Тогда дорогу чините, а на ухабах я последние автобусы гробить не стану». По двадцать рублей с дома собирали, дорогу равнять. Вот тебе и вся льгота.

Из горницы в кухонный угол шатнулся молодой парень, лет никак не больше тридцати. Глаза мутные, морда опухшая, какая бывает только у больных водянкой и безнадёжных алкоголиков, продолжающих пить, даже когда почки отказали. Поглядел бессмысленно и не сел, а едва ли не упал на лавку. Хотел что-то сказать, даже губами зашевелил, но слов не нашлось, ограничился междометиями матерного свойства.

— Иди, Ваня, к бабушке, иди, — приказала старушка. — Попрощайся с бабушкой.