Читать книгу "Легенда о Людовике - Юлия Остапенко"

— А это правда, что она беременна? — брякнул де Сансерр и осекся, когда в ванне с шумным плеском прошлась волна — это сир Амори порывисто сел, а затем, взяв себя в руки и вновь откинувшись назад, пристально посмотрел на своего юного друга.

— Кто вам сказал?

— Право, не помню уже. В Бретани об этом все говорят. И в трактире я это слышал, лье в пятнадцати от Парижа. Дескать, королева опять беременна, и явно не от почившего короля Людовика, а от кого — тут во мнениях расходятся, но большинство указывает на графа Тибо. Так это правда?

— Отчего бы вам не спросить у нее самому? — предложил сир Амори, снова обмякая в ванне. Сансерр понимающе захихикал. О молодость, молодость! Сколь мало ей надо для радости — скабрезная шуточка да похабный слушок, пущенный в нужное время и в нужном месте. Амори де Монфору же было не до смеха. В самом деле, слухи о беременности королевы французской ходили весь последний месяц (хотя Амори не думал, что они успели добраться уже до самой Бретани; то-то же радости было Моклерку). Особенно упорно распространял и поддерживал их Милон де Нантейль, епископ Бове, неустанно обличавший в своих утренних проповедях «порочную дщерь прародительницы Евы», «не убоявшуюся греха», «забывшую долг» и «презревшую вдовий стыд». Однако ничто пока не могло ни подтвердить правдивость этих наветов, ни опровергнуть их. Единственным лекарем, допущенным ко двору, был старый де Молье, пользовавший еще Филиппа Августа, и выудить из него что-либо на сей счет было не проще, чем выловить прошлогоднего утопленника в водах Сены. Среди пэров обсуждение сплетни шло пока шепотом, однако уже более громким, чем пару недель назад; еще неделя — и они заговорят в голос. Сир Амори сам не знал, чего бы ему больше хотелось: подтверждения ли этих слухов или же их полного опровержения. Он ловил себя на том, что, видя королеву при дворе, внимательно присматривается к ее животу. Ему казалось, что в последние недели складок на ее платье стало больше, а драпировки делались все более сложными и хитроумными, но уверен он не был. Слухи пошли с тех пор, как граф Шампанский несколько недель прожил в Лувре, якобы чтобы быть ближе к королевской семье и защитить короля в случае надобности — в то время как раз впервые донеслась весть о прозрении Пьера Моклерка. Быть может, тогда… И если так — то вот он, тот проступок, то неприличное деяние, которое окончательно подорвет доверие к королеве и уничтожит небольшой кредит доверия, который ей все же согласились выдать пэры, наблюдая за развитием событий. Моклерк, конечно, не сможет сыграть в этой партии; но Филипп Строптивый здесь, хоть и по-прежнему глуп как пень, и вот тогда… Тогда сам король Людовик не сможет не признать, что советы глупого дяди для него будут куда полезнее, чем советы распутной матери. В этом сир Амори не сомневался нисколько: юный король уже сейчас, едва достигнув четырнадцати лет, проявлял удивительное благочестие и истовую набожность, которая в его лета просто еще не могла быть наигранной. Была в том, вероятно, заслуга доминиканского монаха, некоего Жоффруа де Болье, которого Бланка привезла с собой из Реймса и который был к королю очень близок. Так или иначе, пэры Франции не простят королеве прелюбодеяния, но тем более не простит ее собственный сын, тот, против кого пэры не смели пойти.

Думая об этом, Амори внезапно понял, что все-таки хочет, чтобы мерзкие сплетни о Бланке оказались правдой. Это встряхнет беспокойное болото, в которое превратилось французское баронство за последние два года, и это развяжет им руки. Не то чтоб сир Амори сам, лично хотел свержения Кастильянки. Но он хотел определенности; он хотел стабильности; он хотел уверенности в завтрашнем дне. Если б Тибо Шампанский завтра вызвал епископа Бове на Божий суд, с мечом в руке отстояв честь своей королевы, Амори аплодировал бы его победе столь же радостно, сколь и его поражению. Он подозревал, что Тибо и впрямь предлагал нечто подобное Бланке, но та, разумеется, со свойственной ей проницательной мудростью удержала его. Честь женщины, не говоря уж о чести королевы — не та сфера жития человеческого, кою надлежит использовать для политических войн, превращая попутно в балаган. Впрочем, сам епископ Бове усматривал в молчании Тибо косвенное доказательство его вины — и вины Бланки, а потому распалялся все больше и больше. В последние дни слушать его становилось попросту утомительно.

— Так вы скажете, наконец, почему я должен был мчаться к вам в эту душегубку, ни слова никому не сказав? — подал голос обиженный де Сансерр, и Амори вспомнил, что не один. Вот что значит сила привычки: он всегда принимал ванну в полном одиночестве, прогоняя даже слуг, и не умел вести разговоры, когда жаркая нега окутывала тело, делая при том голову до странного ясной и светлой.

— Скажу, отчего же нет, Жиль. Видите ли, я хотел узнать о здоровье нашего друга Моклерка прежде завтрашнего совета и иметь некоторое время на раздумья. В то же время я не желаю, чтобы кто-либо знал, что таковое время у меня было, так что прошу вас, во имя памяти о дружбе моей с вашим покойным отцом, помалкивать о нашем свидании.

— Легко сказать — помалкивать, — проворчал Сансерр, демонстративно потирая шею. — Выйду я отсель мокрый как мышь, и как прикажете объяснять моей жене, где я был?

— А вы зайдите сперва в какую-нибудь из тех бань , которые вы иногда посещаете, да переоденьтесь. Заодно ловкие ручки одной из тамошних банных умелиц снимут с вас усталость. — «Хотя не мешало бы тебе все же вымыться», — мысленно добавил Амори, когда де Сансерр заухмылялся, явно одобряя высказанное предложение.

— Так и сделаю. Пошли бы и вы со мной, сир Амори, а то, право слово, тут такая скучища — ни вина, ни девок…

— Вы снова забываете, что я не хожу по девкам, — улыбаясь, сказал Амори.

— А, да. Вечно забываю. Вы слишком уважаете вашу супругу, дражайшую мадам Жанну, верно?

Дерзит. Щенок. Сир Амори глубоко и тихо вздохнул, позволяя теплой неге успокоить волну гнева, всколыхнувшуюся в груди. Впрочем, она, как и всегда, быстро улеглась. Этот мальчик наивен и простодушен, а значит, будет полезен ему. Из него уже и теперь получался недурственный шпион, а это по нынешним временам дорогого стоило.

— Не буду больше мучить вас, друг мой. Идите. Передавайте поклон вашей супруге, мадам Мариэнне.

— Будет ли дерзостью с моей стороны просить вас передать поклон мадам Жанне? — насмешливо спросил де Сансерр, и сир Амори, мысленно обозвав его щенком еще раз, любезно улыбнулся в ответ.

Де Сансерр вышел, отворив дверь и до смешного шумно втянув воздух полной грудью. А сир Амори еще долго лежал в ванне, и еще трижды подзывал слугу подлить кипятка. Потом кликнул банщиков, чтобы те натерли его размякшую кожу мылом, выскоблили жесткими щетками и обтерли тончайшими льняными простынями. Затем явился цирюльник, бережно удаливший с подбородка графа де Монфора волоски, успевшие отрасти за день, а также вымывший, расчесавший и надушивший его густые, едва тронутые проседью волосы. После всех этих действ, продлившихся без малого два часа, сир Амори облачился в свежую сорочку, а затем в верхнее платье, и, заплатив мэтру Аминею шесть денье вместо положенных четырех, направился на улицу Жерстен, чтобы купить там пару перчаток в подарок своей любовнице, юной графине Мариэнне де Сансерр, которая уже целый час нетерпеливо ждала его, то и дело подбегая к окну.