Читать книгу "Метро 2033. Слепцы - Дмитрий Ермаков"

– Да. И Федя. Он десять лет назад родился, – объясняет Афанасий, подтверждая мою гипотезу. – В меня пошел, поэтому и не погиб.

Эти слова меня слегка позабавили. Хвастовство отца, сумевшего воспитать достойного наследника, – самое понятное и простительное хвастовство. И все равно я не удержался, усмехнулся. Не люблю, когда люди себя хвалят. Афанасий на мою улыбку никак не реагирует, лишь плотнее сжимает губы и хмурится.

Мне становится стыдно. Его люди прошли через ад, это ясно. Даже просто выжить в их положении – чудо. Кто я такой, чтобы кого-то судить? Тем более чтобы смеяться. К счастью, вождь племени не обиделся. Помолчав минуту, он продолжает:

– Кроме Феди никто не выжил. И женщины рожать больше не хотят – ни сестры, ни Даша, ни моя Наталья.

– Что-что? Не хотят? – уточняю я.

– Не хотят. Не приказывать же. Каждая похоронила не одного малыша… И Наташа тоже, – он устало закрывает глаза.

В этот момент впервые за все время нашей беседы Афанасий скидывает маску сурового предводителя, и я вижу перед собой простого человека. Обычного потрепанного жизнью мужика, который много лет подряд хоронил друзей, товарищей и малышей, не сумевших зацепиться за жизнь. Который вынужден нести на себе тяжкий груз ответственности. Который за двадцать лет жизни в пещерах перенес такое, что мне и не снилось.

Афанасий открывает глаза. Он снова взял себя в руки, приосанился. Лицо вождя опять приобретает бесстрастное выражение. Но теперь я все знаю. И все понимаю. Я чувствую, как глыба льда, отделявшая нас друг от друга, мешавшая понять друг друга, начинает медленно таять. Это хорошо. Это очень хорошо. Чем быстрее я стану для этих людей своим – тем лучше. В том, что я тут застрял надолго, сомнений почти не осталось.

– Как результат, рабочих рук не хватает, – продолжает рассказывать Афанасий. – Вот и работаем с утра до ночи. Правда, голодных ртов тоже мало, это плюс. Иногда мне кажется, что природа сама контролирует численность нашей, так сказать, популяции. Так и Кондрат Филиппович считает.

– Кто-кто?

– Скоро познакомишься. Есть еще какие-то вопросы? Хм… Понимаю, что есть. Но у нас не так много времени, поэтому сейчас отвечу еще на один.

Не так много времени? Куда он спешит? Почему они все время бегают, носятся?

– Куда вы все время торопитесь?

Последние слова случайно произношу вслух. Язык мой – враг мой. Я-то хотел заставить вождя выложить всю правду про Кровавую станцию.

– Все очень просто. Люди все время должны быть заняты. Все время. Иначе беда.

– Какая?

Не вижу ничего плохого в том, что люди смогут больше спать, отдыхать. И вообще бездельничать.

– Большая, – не стал вдаваться в подробности вождь. Потом все же поясняет: – Где безделье – там скука. Где скука – там жестокость… И кровь может пролиться. Легко. Поверь, мне за столько лет самому уже все осточертело, – в голосе вождя в который раз промелькнули нотки усталости, – придумывать, чем их занять, заставлять выполнять, наказывать… Даже поэзия больше не радует, даже музыка. Достало все. Но, блин горелый, иначе нельзя. Иначе чем тут еще заниматься, кроме как есть и спать?

Я бы точно нашел, чем тут заняться. В этот раз ничего вслух не сказал, но, видимо, вождь все прочел в моих глазах.

– Заблуждаешься, Герман, – сурово цедит Афанасий сквозь зубы, и я опять чувствую себя неуютно.

Сложный человек. Непостижимый. Ничего не скроешь. Ничего не утаишь. Хоть не думай вообще. Вождь немного ослабляет хватку. Невидимые клещи, сжавшие мою голову, исчезают.

– Поэзия, значит… Неужто у вас тут и поэты есть? Кто же это?

– Все, – последовал ответ.

– И ты?

– И я, – кивает вождь, – у нас каждый месяц проходят вечера творчества. Там каждый декламирует то, что сочинил. Не веришь, что я могу сочинить стихотворение? Думаешь, я только кости ломать умею? Что ж, прочту что-нибудь. Из нового. С рифмой, говорят, проблемы. Но вообще всем нравится.

Ночью, во сне, вдруг явились стихи —

Такие, что грезились лишь наяву.

Проснулся от них, как от боли,

И долго шептал эти строки,

Удивляясь упругой их силе.

Лежал и раздумывал: надо ли их записать?

Казалось – такое забыть невозможно.

Утром, проснувшись, не помнил ни слова.

Строчка следует за строчкой. На моих глазах Афанасий, этот грозный, суровый гигант, преображается. Он сидит, чуть прикрыв глаза, откинув голову. Лицо спокойное и одухотворенное.

Словно ласточка летом,

Что влетела в наш дом и умчалась,

Исчезли из памяти строчки.

Как хотел я назвать их своими,

Присвоить себе эту силу и эти созвучья,

Но – как бабочки легкой пыльца остается на пальцах, —

Мне осталось лишь то ощущенье безмерной свободы,

На миг обретенной…[3]

– Здорово! – шепчу я с восхищением. – Правда, замечательно. Но я все равно не понимаю. Не понимаю, к чему все это? Концерты, спектакли… Зачем?

– Со временем поймешь. И хватит об этом. Теперь, думаю, пора ответить на самый важный вопрос, – Афанасий вдруг осекся. Обли-зал губы, сглотнул… Он волнуется. Что за новость на этот раз он собирается мне сообщить?

– Тебе хочется увидеть второго космонавта, капитана космического корабля? – произносит тихо Афанасий.

– Кого-кого? Ка-пи-та-на? Ну, да, – растерянно киваю я.

Так, значит, я не один! Значит, нас было двое!

– Сейчас увидишь. Идем со мной.

* * *

Кондрат Филиппович сидел с копьем наготове у самой воды и терпеливо ждал, когда из глубины поднимется рыба.

На самом деле рыбалка была только поводом остаться наедине со своими мыслями, не более того. В полной тишине, отрешившись от лишних переживаний, готовился Кондрат к очередному уроку. Очень важному уроку. Возможно, самому ответственному занятию за все годы.

Тему предстояло обсудить сложнейшую, мало для кого ясную. Тему духов, хранителей пещер.

Старик знал: они существуют.

Пещеры, кажущиеся холодными пустынями, на самом деле не пусты. В них обитает не поддающаяся объяснению, недоступная разуму сущность. Знал об этом и Афанасий, а покорное вождю племя безропотно выполняло все необходимые ритуалы. Но старик был этим положением вещей недоволен. Он считал, что люди должны не слепо следовать обычаям, а поступать осознанно.

Но чтобы поняли они, должен был понять и он.

«Мрак и Тишина… Грозные, суровые правители подземелий. Они жили тут испокон веков, они останутся до конца времен. Прошло пять миллионов лет с того времени, как возникли пещеры. И с тех самых пор ни один лучик света не разгонял абсолютную тьму; ни один звук не нарушал всеобъемлющее безмолвие».