Читать книгу "Зло - Эдуард Хруцкий"

— Садись, Юрик, — поднялся из-за стола оплывший человек с испитым лицом. — Не узнаешь?

— Славка, ты? — спросил, узнавая, Юра.

— Я, Елец, я.

Славка Сафронов, олимпийский чемпион по боксу. Юра слышал, что он начал сильно пить, но чтобы так…

— Осуждаешь, — усмехнулся стариковским беззубым ртом Славка.

— За что, Славик? Жизнь и меня поломала.

— Садись, Юрок, — Славка подвинулся, — вот и ты к нам пришел.

— Хватит, наливайте, — прогудел Валька Голубев, — потом разберемся, что к чему.

Он махнул рукой, и к столу подбежал официант по кличке «Микадо».

Все вопросительно посмотрели на Ельцова.

— Пива всем, рыбы соленой, что горячее есть?

— Сосиски и купаты.

— Волоки купаты и получи с меня.

Компания высоко оценила поведение новичка. Пришел серьезный человек, не халявщик. Выпили по первой, закусили.

— А где Витька Кретов? — спросил Анохин.

— Скоро будет, — ответил бородатый парень, — я его в проезде МХАТа видел, он там с Батоном крутился, сказал, что будет, и не пустой. А он тебе нужен?

— Да, надо с ним потолковать.

Выпили по второй. Ельцов, запив водку пивом, отметил, что напиток сей вполне на уровне. О чем и сказал новым друзьям.

— Пусть бы он попробовал пожененного пива принести. Нас накрывать боятся, — разъяснил ему ситуацию в подвале человек с мясистым носом и тонко подбритыми усиками. Такие усики обычно рисуют карикатуристы, когда создают образ отрицательного героя.

— Меня Володей зовут, — представился он Ельцову, — у тебя случаем кодеинчику нет?

— Нет. — Ельцов сделал глоток пива.

Раньше он бы не понял, зачем Володе кодеин. Но зона научила многому. В кодеине содержался опиум, а если принять несколько таблеток, можно было прилично заторчать.

А за столом начался обычный веселый разговор. Какие все-таки разные люди сидели рядом с Анохиным и Ельцовым.

Спившийся чемпион — вышибала в кафе; Володя, непонятно чем занимающийся, но имеет за спиной пару сроков, Джангир Абалов — известный политический карикатурист, Юра Славков, кандидат экономических наук, бывшая надежда Института экономики, Гена Смолин, когда-то аспирант-историк, а ныне известный катала. Да и у остальных биография была пестра и непересказуема.

Полтора литра водки разлетелись быстро. Народ решил сбрасываться.

И тут Ельцов увидел Кретова. Раздобревшего, в потертом пиджачке, в рубашке клетчатой, мятой.

Он подошел к столу и поставил со стуком две бутылки портвейна.

— Моя дань, братцы, — хрипло засмеялся Кретов.

— Садись, — махнул рукой, приглашая, Смолин.

Кретов уселся на лавке, подвинув Володю.

— Вить, пока не начали квасить, — сказал Игорь, — давай отойдем, пошепчемся, дело есть. Вон и столик свободный образовался.

— Пойдем, Игорек, с тобой куда скажешь. — Кретов налил полный стакан пойла, именуемого портвейном, и пошел к пустому столу.

Анохин сделал знак Ельцову: погоди, мол.

Они отошли, а через некоторое время Юрий подошел к ним.

— Не прогоните? — спросил он севшим от ненависти голосом.

Сел. Тяжело посмотрел на Кретова

— Ну что, падло, узнал меня?

— Ты… — подавился словами Кретов.

— Я, сука, я. Значит, помнишь.

— Я не хотел… — Голос Кретова сел. Он не говорил, а выталкивал из себя слова.

— А сигаретой лицо прижигать хотел? А бить ногами тебя тоже заставили? Где мои часы и зажигалка? Не забыл, как ты их у меня реквизировал?

Ельцов схватил Кретова за отвороты пиджака, рванул. Тот ударился животом о стол.

— Он тебя, Витя, сейчас уроет здесь, и никто за тебя слово не скажет. — Анохин закурил сигарету. — У тебя один выход есть: рассказать нам, как все было.

— Что рассказать? — переспросил Кретов.

— А то, что ты мне тогда на «даче» поведал, только более подробно.

— Я не могу.

— Тогда я тебя инвалидом на всю жизнь сделаю, а может, и убью, — жестко ответил ему Ельцов.

Он сам подивился этому внезапно пришедшему спокойствию. Словно вместе с хмелем из него выветрилась ненависть к этому человеку.

— Ты не посмеешь, — Кретов пришел в себя и заговорил спокойно и нагло, — я тебя, если тронешь, в ментовку сдам. Ты же только откинулся. А потом, кому веры больше — тебе или мне?

— Мне, — отрезал Анохин, — я же тебя подагентурил. Выгнали тебя за воровство. И не просто выгнали из партии и органов, но и разжаловали. Так что поверят мне.

Ельцов глядел на Кретова. Его лицо, испитое, дергающееся, посеревшее от страха, было так не похоже на то, что осталось в памяти. В отделении на допросе с ним говорил жестокий, наглый, уверенный в своей безнаказанности человек.

— Что вы от меня хотите? — справившись с испугом, спросил Кретов.

— Ты нам все расскажешь, Витя. — Ельцов снова рванул Кретова на себя, поднес к его лицу горящую сигарету. — Ты не сомневайся, я на зоне многому научился, окурок о твою рожу погасить мне западло не будет.

— Вы тут потолкуйте, — Анохин встал, — а я пока ребятам о твоих делах, Кретов, расскажу. Они знаешь, что из тебя сделают? Мало не покажется.

— Знаю, не надо, — внезапно спокойно ответил Кретов. — Где говорить будем?

— На «даче». — Анохин взял его за плечо, встал.

Лицо Витьки исказила гримаса боли.

— Пусти, Игорь, я сам пойду.

Они вышли на запруженную машинами Пушкинскую. В Столешниковом колыхалась человеческая река. Но на «даче» было пусто и безлюдно. После бензиновой гари здесь пронзительно пахло зеленью. Сюда почему-то не долетал шум улицы. Казалось, что они уехали на старую окраину Москвы.

Сели у маленького столика.

— С чего начинать-то? — угрюмо спросил Кретов. — Может, за бутылкой кто сбегает? Мне насухо трудно говорить.

— На, — Анохин достал из кейса фляжку коньяка. — Пей.

Витька отвинтил пробку, отхлебнул.

Ельцов смотрел, как ходит его кадык, и ему нестерпимо хотелось вбить эту фляжку в гнилозубый рот Кретова. Витька, наконец, оторвался от бутылки, зажмурился, вытер рот рукавом.

— Ну, поехали. Что говорить-то?

— При чем здесь Болдырев?

— Ты помнишь, он майором был начальником УГРО в Балашихинском райотделе?

— Помню, — ответил Анохин.

— Ну а я тогда в Кучино подгорел. В магазине «Мерный лоскут». Помнишь Яшку?