Читать книгу "Не остаться одному - Олег Верещагин"

Не вылезая из мешка, я перекатился на бок. Вставать не хотелось, и я лежал, раздумывая, смогу ли до темноты добраться к тому месту, где видел дым, пока именно мысль о том, что темнеет сейчас – не успеешь подняться, не заставила зашевелиться активней.

Продукты у меня начинали подходить к концу. Оставался только «НЗ» из сушеного мяса и копченой рыбы (и то и другое – коричневого цвета, совершенно одинаковой – полосками – формы и абсолютно неугрызаемое, но практически вечное в хранении), который я тащил аж с Карпат.

– Надеюсь, – сказал я, завязывая ремни унтов, – что свежее мясо мне уже не пригодится и к вечеру я буду у людей…

Мороз держался. К одиннадцати я вышел на берег Псковского озера и удивленно остановился.

Это было не озеро. В обе стороны насколько хватало глаз, а также – прямо передо мной тянулось заснеженное поле. Но далеко впереди я различил серую полоску незамерзшей воды. На озеро это не походило – скорей на морское побережье, и я решил, что вижу залив, врезавшийся тут в сушу на манер того, который рассек Европу до Чехословакии из Средиземки. (Или – до Словакии, если вспомнить то, что говорили мне те мальчишки и девчонки о распаде и этого государства.)

Дым поднимался в десятке километров справа по побережью, где начинались холмы. Отсюда я не мог различить, где его источник – на одной из лесистых вершин или где-то в распадке. Но зато мог быть уверен, что через час буду там, особенно если идти по берегу, где ровно. Я так и не стал хорошим лыжником, но пройти за час десять километров вполне мог.

Солнце висело в небе красное и очень четкое, так и не поднявшись над горизонтом достаточно высоко. Неподалеку шло вдоль берега большое стадо северных оленей – серо-рыжих гигантов с размашистыми рогами. Я загляделся на них. А когда взглянул в другую сторону – то увидел лыжника.

Он как раз скатывался по крутому склону – такому, что я бы не рискнул на него даже просто встать. На таком расстоянии я видел только, как искристо вспыхивает легкий пушистый мех на оторочке глубокого капюшона. На какой-то миг я залюбовался уверенным скольжением человека… а потом понял – он не просто скатывается со склона.

Он спасается от смерти.

Следом за ним мчались – не очень быстро, проваливаясь в снег, но уверенно – два амфициона. Я и раньше видел этих мощных зверей, похожих одновременно на волков и на медведей, но никогда с ними не сталкивался близко, Олег Фирсов (жаль его…), наш «палеоэксперт», утверждал, что эти животные редки и не ходят стаями. Похоже, что так оно и было (два – это скорей семья, не стая), но двухметровые в длину (и метр в холке!) зверюги и в одиночку были достаточно опасны…

На бегу выхватывая револьвер, я бросился наперерез зверям – между ними и лыжником. Тот – смелый парень! – увидев помощь, не стал убегать дальше, а круто затормозил, развернулся, сбрасывая лыжи. Я тоже выскочил из креплений и вскинул оружие.

О дьявол! Курок звонко тикнул, ударив в покрытый замерзшим слоем сала патрон!

Я успел нажать спуск еще дважды, а потом, отбросив наган, выхватил палаш и приготовился.

Передний амфицион с глухим хрипом прыгнул, насаживаясь на лезвие и своей тяжестью свалив и вмяв меня в снег. Отталкивая бьющуюся и ревущую тяжеленную тушу, я увидел разверстую вонючую пасть второго зверя, успел подставить плечо, вытаскивая дагу, но размаха для удара не было, а мощные клыки драли уже мех куртки. Над животным появилась голова человека – в капюшоне, в меховой маске – сверкнула сталь длинного кинжала, с коротким хрустом погружаясь в бок животного и, кажется, под лопатку. Потом человек отвалил убитого им амфициона, а я, отпихнув первого, переставшего дергаться, поднялся на ноги, придерживая плечо.

– У вас тут опасно, – заметил я по-русски. И впервые нормально посмотрел – вблизи и внимательно – на спасенного-спасителя.

А он почему-то не двигался – стоял, опустив руки (в одной кинжал, с которого капала кровь, – очень знакомый кинжал…) Я быстро перевел взгляд выше – на закрытое маской лицо, почему-то ничего не говоря, а только пытаясь рассмотреть глаза в узкой прорези маски.

Рука в меховой трехпалой краге поднялась к лицу и с силой потянула маску – со щелчком лопнула завязка где-то под капюшоном. Маска упала в снег, почти брошенная к моему нагану.

– Как долго, – сказала Танюшка. – Как долго я тебя ждала… Вот твои часы, Олег.

И рухнула в снег – на колени – к моим ногам.

* * *

Некоторое время я опасался, что Танюшка сойдет с ума. После короткого ступора, в течение которого она цеплялась за мои колени, девчонка начала хохотать, что-то бессвязно выкрикивать, тормошить меня и не в шутку колотить в плечи и грудь кулаками. Потом – повисла на мне, стиснула и – не заплакала, нет; слезы брызнули у нее из глаз ручьями.

И тогда я почувствовал, что тоже плачу. И было это невероятно легко, а главное – эти слезы приносили облегчение, словно вымывали из меня тот комок, в который я скрутил себя почти два года назад, чтобы сохранить достоинство, волю и мужество. Я плакал, захлебывался слезами, ничего не видел и стискивал Танюшку в объятьях, счастливо до головокружения понимая: я дошел! я добрался! я живой! это – правда, это все правда!!! Ноги перестали нас держать, и мы рухнули в снег, не разжимая объятий и не переставая плакать. Я хотел сказать Танюшке все-все, что думал, на что надеялся, чего хотел, к чему стремился, что со мной было – но каждый раз, открывая рот, давился новым счастливым рыданием, ощущая только, как Танюшка неистово кивает: да, да, я все знаю, я все понимаю, я же все это пережила вместе с тобой!!!

– Это ты, – мокрые пальцы Танюшки коснулись моих мокрых щек. – Это правда-правда – ты.

Вот теперь я начал ее целовать. Так пьют холодную воду, когда жарко, – не замечая вкуса и количества выпитого, зная только, что с каждым глотком отступает сжигавшая все существо жажда. На миг Танюшка замерла – и я с острой благодарностью понял, что она отвыкла целоваться, что никого-никого у нее не было за все это неимоверно долгое время расставания. «А ведь она думала, что я погиб, – отчетливая мысль скользнула через мое сознание, – значит, собиралась прожить вот так все, что ей осталось!» Но эта мысль сбилась и канула в никуда, потому что я ощутил язычок Танюшки у себя во рту… и сознание стремительно поехало, а я и не пытался включить тормоза…

Солнце начинало клониться на закат. Поглядывая на меня, Танюшка с улыбкой шнуровала куртку.

– Ну ты отшатал, – не удержалась она от грубости. – Видно, что у тебя никого не было…

– Была, Тань. – Я защелкнул браслет часов и прямо взглянул на нее. – В том-то и дело, что была. Ты слушай, Тань… и решай…

Танюшка дослушала все до конца с совершенно спокойным лицом. Потом, когда я неловко замолк, она тихо сказала:

– Ну что ж… Хорошо, что ты мне это рассказал. Я пока помолчу, ладно? И ты ничего не говори. Пошли лучше к нашим…

Танюшка бежала первой. Я шел за ней, глядя в узкую спину, обтянутую меховой курткой, и по-прежнему был счастлив. Надулась немного, ну да это ведь ясно; ничего – успокоится, и все будет хорошо, уж теперь-то все будет хорошо! У меня на языке вертелись десятки вопросов, буквально распиравших изнутри, но я благоразумно помалкивал.