Читать книгу "Скажи миру – «нет!» - Олег Верещагин"

– Давайте и правда споем, – предложил Сергей, – пока косулька жарится. Чтоб заглушить животы.

Вокруг засмеялись. У нас петь любили не меньше и не больше, чем в любой туристской компании (другое дело, что у нас, в отличие от большинства таковых, имелся свой поэт – Игорек Басаргин). Вообще это здорово – собравшись вечером у огня рядом с друзьями, ощутить себя действительно единой компанией, где один за всех и все за одного. А лучшего средства, чем песня, для этого нет. Не придумали пока…

Солнце садится за лес на востоке. Небо розовое, как неоновая лампочка. Вокруг холма – уже ночь с ее странными звуками и осторожной жизнью, не всегда понятной и временами страшноватой. Но огонь горит, топлива запасено на всю ночь и больше, лица друзей вокруг, вкусные запахи расползаются, утверждая, что и здесь человек – хозяин. А еще это странное чувство, которое не передашь словами. Нет, не любовь, а… что-то такое ко всем, кто рядом, из-за чего они становятся самыми близкими в мире.

Даже если не вспоминать, что в этом мире у тебя и правда нет никого ближе…

…Интересно, а те, чья могила – там, у подножия, в сгустившейся темноте, – у них тоже были такие вечера?..

…Как отблеск от заката, костер меж сосен пляшет.

Ты что грустишь, бродяга? А ну-ка, улыбнись!

И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет:

«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»[6]

Допели… Помолчали… Ленка Черникова со смехом спросила Игоря:

– Басс, ты «Зверя Кикизела» ведь дописал? Окончание прочитай, а?

Все оживились, посыпались просьбы. Игорь не стал ломаться – взмахом руки установил тишину, сделал серьезное лицо…

…Сучья жареные трещали,

И стонали голодные дети:

«Ах, как хочется есть, Ванюша!»

«Хлеба нет ни куска, Надюша!»

Тут подходит к ним Зверь Кикизел.

Говорит он им: «Здравствуйте, дети!

Что в лесу этом вы потеряли,

Среди нечисти дикой и злобной?»

«Здравствуй-здравствуй, товарищ Мясо!!!» —

Закричали голодные дети —

И набросились, и сожрали,

Только-только чуть-чуть обжарив…

…Вот идут тропинкой волки да лисы.

Несут бабке обгорелые кости.

Вот идут и дорогой рыдают:

«Ой зачем ты гулял по лесу, Кикизел?!

Аль не знал, кого в чаще ты встретишь?!

Пионерия – наша сила!

Пионерия – наша слава!

Пионерия – наши дети!

Наши лучшие дети на свете!»

– Программа «Взгляд», – оценил Вадим, когда все просмеялись, после чего на редкость гнусным голосом проревел первые строчки из наутилусовской «Хлоп– хлоп» – раньше, чем Наташка Крючкова заткнула ему рот.

Наташка Мигачева попросила, тыча в косулю коротким ножом:

– Олег, может, ты чего-нибудь прочитаешь?

Нельзя сказать, чтоб у нас собрались такие уж любители стихов. Но как я читаю, слушать любили – если исключить тот случай, когда я на спор с только-только появившимся у нас Андрюшкой Альхимовичем читал стихи два с половиной часа без перерыва и остановился только после коллективных настойчивых просьб и угроз применить ко мне физическую силу.

На этот раз все одобрительно промолчали. Я поднялся, ощущая некоторое подергиванье внутри, как всегда, когда мне надо было читать стихи, – и, еще не поднявшись до конца, уже решил, что буду читать «Молитву» Булата Окуджавы.

Пока Земля еще вертится,

Пока еще ярок свет,

Господи, дай же каждому,

Чего у него нет:

Умному дай голову,

Трусливому дай коня,

Дай счастливому денег…

И не забудь про меня.

Пока Земля еще вертится —

Господи, твоя власть! —

Дай рвущемуся к власти

Навластвоваться всласть.

Дай передышку щедрому

Хоть до исхода дня.

Каину дай раскаянье…

И не забудь про меня.

Я знаю, ты все умеешь,

Я верую в мудрость твою,

Как верит солдат убитый,

Что он проживает в раю,

Как верит каждое ухо

Тихим речам твоим,

Как веруем и мы сами,

Не ведая, что творим!

Господи, мой Боже,

Зеленоглазый мой!

Пока Земля еще вертится

И это ей странно самой,

Пока ей еще хватает

Времени и огня,

Дай же ты всем понемногу…

И не забудь про меня.

* * *

Странно, но я проснулся минут за пять до того, как мне надо было заступать на дежурство. Но костер горел еле-еле, возле него базарили, посмеиваясь, Колька и Арнис. Колька читал литовцу разную похабень, которую при девчонках в нашей компании толкать было не принято – до меня донеслось: «У Адама шишка – во, а е…ть-то некого…» Я усмехнулся и удобней устроился под одеялом. Я выспался. Хотелось отлить, но, раз уж сейчас вставать, то полежу. Арнис захихикал, потом спросил: «Сколькоо врэммени?» – и отправился будить нас с Сергеем и Олегом Фирсовым. Я решил не доставлять ему удовольствия отвесить мне пинка по ребрам и сел за секунду до того, как он занес ногу.

– Доброе утро, – кивнул я, хотя было два ночи. – Вы еще посторожите, а я пойду по делам.

Все по той же укоренившейся уже туристской привычке мы отрыли яму для туалета – за кустами ниже по склону, где можно было чувствовать себя в относительном уединении. Кто-то уже разместил на развилке дуба «указатель» – палку, концы которой с вырезанными буквами указывали на две стороны ровика:

Посмеиваясь, я начал делать свои дела – и…

А это что?! Мне в какую-то секунду показалось, что уже рассветает, – в принципе, в начале июля это можно различить уже в два ночи. Но, во-первых, для рассвета это зарево было слишком уж ярким и локальным.

Во-вторых, как ни крути, а рассветов на юго-востоке не бывает.

Я так обалдел, что продолжал стоять, когда, зевая, подошел Фирсов и пристроился рядом. (Я, если честно, терпеть не могу делать свои дела при ком-то еще, даже при мальчишках.)

– Ты чего, окаменел? – Он толкнул меня плечом и снова зевнул.

– Смотри. – Я щелкнул резинкой штанов. Олег еще не вполне проснулся, поэтому тупо уставился мне между ног, и я дал ему подзатыльник: – Да вон туда!

Надо сказать, в проснувшемся виде Фирс кое-какие вещи соображал быстрее моего.

– Пожар, – сообщил он.

– Лес горит? – Мы поменялись ролями, теперь я плохо понимал, что к чему.

– Да какой лес… – озабоченно сказал Олег. – Настоящий пожар. Дом горит… или еще что-то… но построенное что-то…