Читать книгу "Лихорадка - Лорен Де Стефано"

Аннабель настолько благодарна за несвежие ягоды, что, кроме дозы аспирина для Мэдди, она даже предоставляет нам место для сна. Прямо здесь, на полу.

— Только до полудня, — предупреждает она. — Потом ко мне приходят клиенты. — Помолчав, добавляет: — А вот это очень красиво, милочка.

Она рассматривает нитку из желтых бусин в форме звезд и полумесяцев. Я снимаю бусы через голову и безмолвно отдаю ей. Потом устраиваюсь на одеяле, прижавшись спиной к груди Габриеля. Мэдди уже сопит на диванной подушке, обнимаю ее одной рукой. Сплю я чутко. Если она или Габриель от меня отодвинутся, я это почувствую.

Аннабель игнорирует нас. Она что-то мурлычет себе под нос, мешая кочергой угли и раскладывая карты таро на столике. Через несколько минут она выходит — наверное, в туалет, который стоит чуть в стороне от ее дома.

— Нам нельзя засыпать обоим, — произносит Габриель, как только она исчезает. — Ты спи. Мне все равно пока совершенно не хочется.

Моя щека на его руке. В уже разверзающейся под веками пропасти сна я вижу, как обе руки Габриеля обвивают меня кольцами, закрывая с ног до головы. Это одновременно заставляет ежиться от страха и успокаивает. Чувствую, что начинаю отключаться. Как он может бодрствовать?

— Посменно, — соглашаюсь я. Кажется, что мой голос звучит где-то за миллионы миль от нас. Я даже не уверена, что говорю, а не просто вижу во сне, будто говорю. — Когда слишком устанешь, отодвинься от меня. Я проснусь и стану дежурить.

Он убирает пряди волос с моего лица, и я ощущаю его внимательный взгляд.

— Ладно, — тихо бормочет он.

Это уже не слова. Это — белая вспышка у меня под веками.

Когда после смерти родителей я осталась жить с братом, я приучила свой организм глубоко засыпать на час, а следующий час бодрствовать. Тогда нам тоже приходилось дежурить. Но от тех времен меня отделяют много месяцев крахмального белья, пуховых подушек, мерного дыхания моих сестер по мужу, тиканья часов в золотой рамке рядом с кроватью и чуть заметного колебания матраса, когда муж или одна из сестер забирались ко мне, чтобы поспать рядом. Хоть я и стараюсь не забыть о сложности нашего положения, сон затягивает меня в свою теплую темноту.

— Спокойной ночи, — произносит чей-то голос.

— Спокойной ночи, Линден, — бормочу я. И все исчезает.

10

В доме нет окон, так что, когда Габриель меня будит, я не могу определить, сколько проспала.

— Мне нужно всего несколько минут, ладно? — шепчет он. — Разбуди меня, если устанешь.

Но я чувствую себя отдохнувшей. Настолько хорошо я не ощущала себя с того дня, как мы сбежали из особняка. Сон без видений всегда самый глубокий, и из него легче всего выходить.

Мэдди проснулась. Она лежит на боку лицом ко мне, пристроив сломанную руку на бедро. Ее лицо блестит от пота, и это подсказывает, что жар у девочки спадает. В свете огня ее необычно светлые глаза кажутся измученными, но спокойными. Мэдди смотрит на меня, а я — на нее. Мы вглядываемся в лица друг друга, словно рассчитываем найти в них ответы на свои вопросы.

Мне приходит в голову, что ребенка я получила в наследство: Сирень лишилась дочери и шанса освободиться одним махом и отдала обе эти бесценные вещи двум незнакомцам. Не знаю, зачем. Могу только предположить, что если бы мадам нашла Мэдди, то убила бы ее. Поэтому Сирень решила, что лучше смотреть, как ее дочь исчезает, чем как она умирает.

— Я тоже потеряла мать, — говорю я.

Больше ничего мне в голову не приходит.

Мэдди моргает — медленно, устало. А потом вздыхает, и ее грудь раздувается, как у маленькой пташки, которая защищает свою территорию, затем снова опускается. Девочка протягивает здоровую руку и гладит оставшиеся у меня нити бус.

— Где Аннабель? — спрашиваю я. — Еще на улице?

На самом деле я не жду ответа, но Мэдди быстро косится в сторону двери и возвращает взгляд к бусам.

— Она вышла из дома? — говорю я.

Кажется, девочка кивает. Хотя, может, просто смахивает волосы с глаз.

Аннабель возвращается через несколько минут с охапкой расщепленных досок. Наверное, отодрала их от соседних домов. Мне не удалось осмотреть окрестности, но кажется, большинство зданий здесь заброшены.

— Лицо у тебя выглядит намного лучше, когда ты немного поспишь, — заявляет Аннабель.

Она встает на колени рядом с камином и начинает складывать доски треугольником.

Я сажусь, и мои бусы выскальзывают из раскрытой ладошки Мэдди. Слышу тиканье. Приходится дважды обвести взглядом всю комнату, прежде чем удается обнаружить металлические часы, висящие на стене. Десять часов.

— Спасибо, что позволили нам остаться, — говорю я. — Мы скоро уйдем.

Аннабель, повернувшись ко мне боком, продолжает заниматься огнем. Улыбается.

— Отправитесь в свой разрушенный замок, императрица?

— Мне казалось, что императрицы живут во дворцах, — отвечаю я.

Она смеется. Смех летит по комнате и ныряет в стеклянный музыкальный мобиль, закрепленный на двери.

— В прошлой жизни ты была великолепным созданием, — объявляет она, — может, сиреной или русалкой.

Я сажусь, скрестив ноги, и откидываюсь назад с упором на руки. Я не верю в реинкарнацию и волшебных существ, но подыгрываю ей. Так мы хотя бы не молчим.

— Я всегда любила воду. По крайней мере, в этой жизни.

— И могу спорить, есть мужчина, который готов ради тебя утонуть, — произносит Аннабель, а потом, имитируя мой тон, добавляет: — По крайней мере, в этой жизни.

Женщина грустно улыбается, глядя на Габриеля, и я понимаю, что она говорит не о нем.

Я не отвечаю. Одно из правил умелого лжеца заключается в том, чтобы никогда не показывать сообразительному отгадчику, что он наткнулся на истину. Поэтому я молча смотрю, как двигаются ее руки, отправляя в огонь самые тонкие щепки. Пальцы у Аннабель ужасно интересные: веснушчатые и поразительно белые, и каждую фалангу покрывают серебряные, бронзовые и медные кольца. Бусы, которые я ей отдала, прекрасно сочетаются с ее пестротой. Я давно заметила, что люди первого поколения очень привязаны к вещам. Мои родители тоже были такими. Их окружали книги, ювелирные украшения… и воспоминания, которые могли вдохнуть в вещи жизнь.

Я ощущаю укол зависти. Мне не прожить так долго, чтобы испытать подобную привязанность к чему-либо.

Аннабель встает, отряхивает ладони и садится на подушку напротив меня. Нас разделяет только низкий столик.

— Скажи мне, императрица, — она складывает руки перед собой и подается вперед, — тебе хотелось бы что-нибудь узнать?

— О моих прежних жизнях?

— Это моя специальность, — отвечает она. Ее руки взлетают и трепещут, словно вспугнутые птицы. Тени, пляшущие на стенах, умножают их число. — Но подозреваю, что у тебя есть более насущные проблемы в этой жизни.