Читать книгу "Белый ниндзя - Гейл Линдс"

Тем, что ей все же поручались время от времени ответственные задания, она была всецело обязана капитану Омукэ. Он один из всех офицеров полиции, с которыми ей приходилось сталкиваться, относился к ней как к разумному существу. Раз или два он даже хвалил ее работу. Последний раз это было не более месяца назад, когда благодаря ее бдительности им удалось перекрыть главный канал поставок автоматов МАК-10 для террористических группировок, связанных с советскими спецслужбами.

А до этого она лично обезвредила террористку, пытавшуюся пробраться на борт корейского авиалайнера в аэропорту Нарита с пластиковой бомбой в сумочке. Томи взяла ее в женском туалете в самую последнюю минуту. Ножевое ранение, которое она получила при этом, оказалось неопасным. Капитан Омукэ представил ее к награждению за умелые и решительные действия. Однако, как и следовало ожидать, ходатайство было отклонено высшим начальством. Обо всем этом думала Томи, направляясь к своему столу в офисе.

Капитан Омукэ был ее защитником в их отделе и единственным мужчиной, который, по ее мнению, ценил ее как работника. И тем не менее Томи панически боялась его. Почему? Прежде всего он был не такой, как все, что, с точки зрения японца, было весьма подозрительно. В Японии люди стремятся к анонимности, что сказывается, в частности, в цветах одежды, которым японцы отдают предпочтение: черный, разные оттенки серого, хромового, белого. Только в традиционном японском облачении, одеваемом по торжественным дням и по случаю религиозных праздников, допускались яркие цвета. Каждый работал не покладая рук на свою страну, свою фирму. Это не то, что на Западе называют словом «самопожертвование», это просто долг. Каждый японец понимает природу этого долга: без него жизнь превращается в хаос, становится бессмысленной.

Каждый японец, но не Сендзин Омукэ. И, конечно, не террористы. Механически перекладывая с места на место бумаги, лежащие на ее рабочем столе, она думала о теории капитана Омукэ о том, что оперативник должен уметь мыслить, как мыслят преступники. Очень интересно, даже интригующе интересно. Но Тони подозревала, что в образе жизни, который вел Омукэ, было не только умение поставить себя на место врага, которого выслеживаешь.

Вот это он и имел в виду, говоря: МЫ ОБА, КАЖДЫЙ В СВОЕМ РОДЕ, — ОТВЕРЖЕННЫЕ.

Она вспомнила свое детство, суровую муштру, именуемую матерью воспитанием. Насколько она могла себя помнить, Томи всегда мыла рис для семьи. Мать коршуном следила, чтобы ни одно зернышко не проскочило в сливное отверстие мойки, и, когда такое случалось, она грубо оттаскивала дочь от раковины и шлепала.

Когда Томи немного подросла, ее стали подпускать к столу последней. Отец, всегда молчаливый и рассеянный, и старший брат, высокомерный и отчужденный, получали львиную долю пищи. А потом они с матерью подъедали остатки. Их, как правило, было слишком мало для двоих.

Однажды, вставая из-за стола, как обычно полуголодная, Томи спросила мать, почему они должны питаться именно таким образом. Мать ответила: «Будь довольна тем, что получаешь. Отец и брат трудятся в поте лица с утра до ночи. Наш долг — кормить их так, чтобы у них были силы для работы. Мы, женщины, только и делаем, что сидим дома. Зачем нам много есть?»

Однажды вечером Томи высказала матери пожелание, чтобы брат помогал им на кухне хоть иногда. У Томи часто рук не хватало, чтобы успеть все сделать. Мать пришла в ужас. «Господи, — вскликнула она, — что ты такое говоришь? Что скажут соседи, прослышав про то, что мы с тобой пали так низко, что нуждаемся в помощи мужчин, выполняя нашу исконную работу!»

Дни детства Томи прошли на ферме, и все они были омрачены, даже если на дворе сияло солнце, постоянным начальственным надзором за ней со стороны мужчин.

Когда Томи была в том возрасте, когда в Японии девочек уже выдают замуж, она заканчивала среднюю школу в Токио. Однажды вечером ей позвонил брат. К тому времени отец уже умер, и главой их семьи считался именно он. Во многих отношениях его гнет был хуже отцовского. Тот хоть удовлетворялся тем, что следил за выполнением каждым членом семьи строго определенных обязанностей. А брат считал, что может контролировать и личную жизнь каждого. Когда раздался звонок, Томи готовилась к очередному выпускному экзамену, и сердце ее упало, когда она узнала голос брата. И предчувствие не обмануло ее: он сообщал, что она немедленно возвращается домой, где уже все готово к свадьбе.

Томи поняла, что настал критический момент в ее жизни. От того, что она сейчас скажет брату, будет зависеть, как сложится ее судьба. В ее душе поднялась настоящая буря: демоны послушания, взращенные годами домашней муштры, требовали, чтобы она склонила голову перед требованиями старшего, — и она чувствовала, что ее решимость отстоять свою независимость слабеет под натиском этой грубой силы.

И тут Томи своим внутренним взором увидела лицо матери, — изможденное и бледное, никогда не улыбающееся, вечно озабоченное. Эта женщина никогда, в сущности, и не жила. Она лишь тратила свою жизнь, выполняя бесконечные требования семьи, одержимая вечным страхом перед порицанием со стороны соседей и родственников. Томи почувствовала, что она скорее перережет себе вены, чем смирится с такой судьбой.

Она сказала в трубку: «Домой я не возвращусь!» — и бросила ее на рычаг, едва успев добежать до ванны, где ее вытошнило со страшной силой.

Потом, умывшись и приведя себя в порядок, Томи потихоньку забралась в кровать и просидела до самого утра, закутавшись в одеяло до подбородка, дрожа всем телом, как в лихорадке.

Вот этот окончательный разрыв с семьей — и традиционными ценностями, связанными с ней — не менее тяжелый для всякого японца, чем потеря ноги или руки, вспомнился ей с необычайной ясностью, когда она прибыла по вызову на место, где было совершено страшное преступление, — в кабаре «Шелковый путь». Увидев труп несчастной Марико и то, что с ней сделали, она была потрясена до глубины души. За месяцы тщательного расследования, в которое Томи погрузилась с головой, она все больше и больше чувствовала в маленькой танцовщице родственную душу, которой так ужасно не повезло в жизни, и она поклялась найти ее убийцу.

Наверное, в тысячный раз открыла она дело Марико и опять задумалась над тем, кто мог совершить это страшное надругательство над бедной девушкой? Какое извращенное сознание способно на такую дикость?

Томи попыталась, на манер капитана Омукэ, поставить себя на место убийцы и думать, как он, но почувствовала, что не может симулировать такое патологическое состояние.

Молча продолжала она листать страницы дела Марико, страницы отчаяния — своего отчаяния и ее. Кто убил Марико? За что? Что означает написанная кровью записка? ЭТО МОГЛА БЫ БЫТЬ ТВОЯ ЖЕНА. Чья? Для кого предназначалась записка? Для полиции? Кто еще мог обнаружить ее? Что означают крохотные хлопья ржавчины, замеченные медэкспертами в ранах на ее теле? Был ли у Марико друг, а если был, то кто он?

Однако Омукэ приказал ей поставить в этом деле точку. ЗАКОНЧЕНО, НЕРАСКРЫТО. Нет, не могла этого сделать Томи. Лицо Марико, единственная часть ее тела, не изувеченная убийцей, укоризненно смотрело на нее с посмертных фотографий, приложенных к делу. Прекратить следствие сейчас было бы и нечестно, и неправильно.