Читать книгу "Богатыристика Кости Жихарева - Михаил Успенский"

– Тогда я тоже поеду, – сказала девушка.

– Неприлично как-то, – сказал Микула. – Одинокая девушка да среди витязей…

– Я же не одинокая буду, – сказала Василиса. – Я мальчика сопровожу и хлебушко говорящее… Да и Гнедка с телегой назад приведу!

Микула Селянинович прищурился.

– Тебе вообще с женихом встречаться не положено до свадьбы, – сказал он. – Но ты же тут меня изведешь…

Василиса смутилась и убежала.

«Ага! У нее жених есть! – обрадовался Костя. – Значит – совершеннолетняя, выше не вырастет…»

Оскорбленное «хлебушко» изрекло:

– Балуешь ты ее, Микула Селянинович. Ой, балуешь! Это не дело!

Пахарь вздохнул.

– Сиротка ведь. Без матери растет. Обижать нельзя. Запрети я ей дорогу – она опять парнем переоденется, косу под шапку спрячет и сбежит…

– Вот я и говорю – балуешь, – сказал Колобок.

– А штаны-то, штаны, – шепотом напомнил Жихарев.

– Точно! – обрадовался Колобок. – Микула! Если она парнем переодевается – значит, есть в избе твоей портки, что нашему отроку впору! Так ты их Костяну и пожертвуй!

Микула задумался.

– Штаны-то есть, – сказал он. – Только они Святогоровы. Кому попало не вручишь! Это честь великая!

– Так у меня и отрок не простой, – сказал Колобок. – Он потомок самого Жихаря Многоборца! Константин, сын Жихарев! Кто более достоин Святогоровы реликвии носить – юноша отважный или девчонка, почтения к солярному гостю не знающая?

Микула поглядел на Костю, словно впервые его увидел.

– А и то сказать… Богатырское семя… А он вправду ли отважен?

– Конечно, – сказал Колобок. – Вольги же не убоялся. Да зарезал бы он оборотня, как бешеную шавку, если бы я не заступился. Вечно мне приходится ваши богатырские заморочки разруливать…

– Вольга-то мне первый друг, – сказал с сомнением природный пахарь. – Тем и дорог…

– А истина-то дороже – гривен чуть ли не на пять! – не растерялся Колобок. – Она первее!

– Ну, будь по-вашему! – решил хозяйственный Микула. – Коли уж он матушку-репку одолел, то, значит…

И пошел в избу за наградой.

Костя боялся, что утонет в богатырских штанах. К тому же – вдруг они равны во все стороны? Что-то такое говорили на уроке геометрии…

Но штаны оказались обычные, вроде джинсов, только очень-очень древние: без «молнии», заклепок, лейблов и карманов.

– Рассыплются, – вздохнул Костя.

– Не бойся, – сказал Колобок. – Скроены они у истока времен, сшиты из Первоматерии. Винтажная вещь!

– Не очень-то большой он был, ваш Святогор, – сказал мальчик. – Чуть крупнее меня. И толстенький!

– Так то ж его младенческие порточки, – сказал пахарь. – Чуть встал Святогорушка на ножки, так в них и облачился ради подвигов. Но уже на следующий день из них вырос, истрепать не успел!

«Хорошо, что в древности памперсов не было», – подумал Костя.

– А веревочку – подпоясаться? – спросил он.

– Пуговица есть, – с гордостью сказал Микула.

Пуговица была костяная, вырезанная в виде страшной морды неведомого зверя.

– Пуговица, чтоб ты знал, от слова «пугать», – сказал Колобок. – Пуговица, по идее, отгоняет от владельца всякую нечисть… Если задуматься над словом, оно само тебе все расскажет.

Счастливый обладатель первоштанов устроился спать на той же куче сена, что и в прошлую ночь.

Штаны – великое дело.

Недаром и доныне всякого, кто к мужескому полу принадлежит, донимают иногда кошмарные сны, в которых он оказывается без брюк посреди улицы, за партой или даже на танцполе. И он просыпается в холодном поту…

Но какие же ужасы снились тогда бесштанному Юлию Цезарю?

Заставушка богатырская

Хозяйство у Микулы Селяниновича было огромадное. И сам он был огромадный, и кони его исполинские, и куры вымахали выше колена ростом, и корова слоноподобная – чтобы ее подоить, Косте даже не пришлось на скамеечку присаживаться.

Огромадной была и телега. Туда поместилась не только великанская репка, но и куча другого провианта.

– Побаловать молодцев надобно, – приговаривал Микула. – Пусть домашней стряпни попробуют…

– Правильно, батюшка, – сказала Василиса. – А то ведь пекут хлеб пополам с золой, вовремя не вынимают! Ну ничего мужики не умеют!

– Нужда выучит! – отозвался Колобок. Сам он уже давно был на телеге. – Прыгай ко мне!

– Может, я лучше рядом пойду? – сказал Костя. – Чего скотину мучать?

– Ах, это Гнедко-то – скотина? – вскричала Василиса. – Да где ты вырос, невежда, в какой дальней орде, в какой дикой Литве? Никогда коней со скотом не ровняют!

– Полезай, – скомандовал Микула Селянинович. – Гнедку нашему и не такую поклажу возить доводилось. Не переломится!

– Только я конем управлять не умею, – сказал Костя. – Автомобилем могу, а коней у нас нет. Кони только у самых богатых, у них специальный клуб есть за городом… Школа верховой езды…

– Вот бедолаги! Неужто сами соху по полю тащите? – ужаснулся природный пахарь.

О сельском хозяйстве Костя, как и любой городской парень, никакого представления не имел, поэтому сказал:

– Да так… Обходимся как-то… Нам хватает.

Берется же откуда-то хлеб в магазинах!

– Я вожжи возьму, – решительно сказала Микулина доченька. – А то он нам тут накуролесит…

Костя покорно закинул рюкзачок на телегу и сам залез в великой печали: все-то его тут унижают, все-то учат…

Например, Василиса утром показала, как пользоваться лаптями.

Наматывать портянки Жихарев умел – все-таки генеральский сын и курсантский брат. Но здешние портянки именовались онучами. Их еще следовало закрепить на ногах бечевками. Вообще-то удобно, и ногам в лаптях легко, как в кроссовках… И не перепутаешь: оба лаптя на одну ногу – не левую и не правую, а вообще. Как и вся здешняя обувь. Ничего, по ноге растопчутся!

Носки он спрятал в рюкзачок – на память о прошлой, поправдашней жизни. Как и пачку фломастеров. А вот атласная рубаха в горошек… Микула сказал, что вещь дорогая и справная, надо беречь для праздничка.

– Ну, мир вам по дороге, Возила в помощь, – сказал Микула Селянинович. – Смотри, отрок, чтобы девушку кто не обидел. Теперь ты за нее в ответе…

Василиса возмущенно фыркнула, тряхнула вожжами, щелкнула языком, свистнула – и телега покатилась по дороге, уходящей в неведомую даль.

Телега на ухабах подпрыгивала. Заодно подпрыгивала и репка. Ботва над ней колыхалась, тревожа дремлющего Кузьму-Демьяна. На мелких колдобинах птица только ухала, а на крупных обе головы говорили одновременно: