Читать книгу "Книга - Алекс Тарн"

Леонид снова тихонько застонал. Теперь он крепко держал Севу за руку, как держится за спасительную веревку соскальзывающий в пропасть человек. Он и в самом деле соскальзывал… Сева никогда не видел смерти, но почему-то сразу узнал ее, почувствовал ее присутствие, ее уверенную неторопливую повадку. Это она тянула Леонида вниз, к себе, в клубящуюся темноту, куда-то туда, в сердцевину ада, серебрящегося слева от дороги. Сева покрепче сжал руку… кисть скользила, хлюпала мокрым… это кровь… не удержать, нет, не удержать…

— Я тут, Леня, — повторил он. — Я держу. Не бойся. Я держу.

— Ноги замерзли, — сказал Леонид. — Это все…

Он едва слышно зашевелил губами. Молится, понял Сева. Вот и хорошо, пусть молится… Вдали возникла сирена, ввинтилась в мертвую тишину пустыни и уже не умолкала, приближаясь и нарастая.

— Слышишь? Едут. Еще немножко…

— Все… — прошептал Леонид. — Все.

Молодец, он не сдавался, боролся до конца, не разжимал последнего рукопожатия. Так и умер, крепко, до боли, вцепившись в жизнь, в олицетворявшую ее кисть Севиной онемевшей руки. Наверное, поэтому Сева так явно и точно почувствовал момент его смерти: это был ощутимый, даже сильный толчок, будто душа умирающего, спасаясь от подступающего небытия, в поисках выхода вдруг наткнулась на другое существо, живое, целое, полное силы и, не раздумывая, бросилась туда, перетекла, как перетекает вода из сосуда в сосуд.

Это было странное, очень странное чувство, как будто вся жизнь другого человека промелькнула перед Севиными глазами… вернее, даже не промелькнула, а вошла в него — полностью, целиком, с первыми детскими впечатлениями, желаниями и страхами, с болью от ушибов, со школьной елкой, с выбитым во дворе молочным зубом, с подростковыми муками и томными танцами в темноте, с радостью музыки и чтения, со светлым чудом открытий, с надеждами, любовью, с рождением первенца, пеленками и счастьем, с похоронами близких, с семьей, домашней собакой, садом, с сегодняшним разговором в климовом вагончике, ночной дорогой и вспышками автоматных очередей оттуда, с утеса, что высится вон там, напротив.

Вся жизнь, от начала до конца, чужая душа, испуганная и потерянная, еще недавно полноправная хозяйка, властительница и царица, а ныне — сирота, бездомная нищенка, гонимая и беззащитная. Минуту-другую Сева ощущал, как она мечется внутри, натыкаясь на его собственную, смущенную неожиданным вторжением душу… как плачет и жалуется, поняв, что дома для нее здесь нет и быть не может, занято: так уж устроены люди, что способны вместить только одну душу, да и то не всегда… как уходит неизвестно куда, тает, исчезая в тех скрытых от нашего понимания далях, где, ей, видимо, назначено жить, где живут они все, где со временем окажемся и мы, и я, и ты.

— Алло! Алло! Отпусти его! Слышишь? — Севу уже трясли за плечо, хлопали по спине, тянули за пояс, толпились вокруг, топоча по асфальту звонкими армейскими каблуками, стукая прикладами и стволами автоматов по дверцам и крыльям расстрелянного автомобиля, а он все не выпускал мертвой руки, все прижимал онемевшую ладонь к неподвижному телу, все шептал что-то в застывшее, удивленное лицо с отвисшей челюстью и остановившимся взглядом широко открытых, невидящих глаз.

— А ну-ка, пустите. Он ведь в шоке… — кто-то, зайдя с противоположной стороны, взял Севу за подбородок, развернул его лицо к себе, сказал, близко уставив молодые строгие глаза. — Я Нир, фельдшер. А ты кто?

— Я Сева, а он Леонид. С ним нужно разговаривать.

— Уже не нужно, — твердо сказал фельдшер.

— Действительно, — согласился Сева. — Он ведь умер.

— Куда ты ранен?

— Я не ранен. Я его нашел. Подъехал через несколько минут.

— Хорошо, — одобрил фельдшер. — Теперь отпусти его и вылезай. Сейчас приедет амбуланс и тебя заберут. Давай, давай, полегоньку…

Сева подчинился. Шоссе уже было перекрыто с обеих сторон, наверху, шаря по пустыне прожекторами, кружил вертолет, желтые огни мигалок гонялись друг за дружкой по отвесному склону. По дороге праздно шатались с десятка два солдат, курили, поглядывали с любопытством. Ждали минеров и следопытов для проверки местности и организации погони. Ждали полицейских. Ждали амбуланс для пострадавших. Постоянно прибывали офицеры, все более старшие по рангу; по мере их прибытия, Севу передавали из рук в руки, и он раз за разом повторял свой нехитрый рассказ, так что, под конец, разговаривая с генералом, уже не испытывал никаких чувств даже при словах «он умер у меня на руках».

Потом ему пришлось выдержать спор с парамедиками, которые настойчиво пытались запихнуть его в амбуланс, а Сева доказывал им, что цел совершенно, что кровь на нем чужая… ну, то есть, не чужая, но и не его собственная… ну, то есть… черт, а не пошли бы вы все на… А они твердили что-то про шок и хватали его за руки, и толкали, а потом, когда ему уже все это осточертело настолько, что он всерьез вознамерился заехать в морду самому хваткому и мордатому, рядом вдруг возникла копна спутанных черных волос, а с нею взлетел и разом подавил все остальные звуки знакомый, звонкий по хриплому, голос. Ханна… Поняв это, Сева сразу успокоился: все-таки хоть кто-то знакомый… уже не один, уже хорошо.

Ханна решительно растолкала парамедиков: «я и без вас его отвезу куда надо!..» шуганула очередного офицера, сунувшегося было за очередным интервью: «он уже тыщу раз вам все рассказал!..» цыкнула на сгрудившихся вокруг любопытных солдатиков: «а вы что уставились?.. делать вам нечего?..» и все они, странное дело, слушали ее беспрекословно, видимо, подчиняясь древнему, как мир, сознанию того, что мужчина в первую очередь принадлежит женщине, а уже потом всему остальному — судам, армиям, должностям, виселицам и парамедикам, а иногда и самой смерти.

— Куда ты меня тащишь?

— В машину. Где твоя машина?

Когда они перешли на «ты»? Только сейчас, или еще раньше, во время телефонного разговора? А может быть, они и были на «ты» всегда — иначе с чего это вдруг он позволил бы ей вот так тащить его за собой, за руку, как ребенка?

— Ну что ты молчишь? Где?

— Там… — указал он. — Рядом с ним…

Двигатель «форда» еще работал — в точности, как Сева оставил его, подъехав сюда… когда?.. он посмотрел на часы: час тому назад. Целый час? Уже прошел целый час? Быть того не может.

— Залезай! — Ханна открыла дверцу со стороны пассажира. — Я поведу. Эй, чей это джип? Ты водила? Подвинь, быстро!

Непрерывно сигналя и покрикивая в открытое окно, она на удивление ловко выехала из беспорядочного скопища автомобилей.

— Почему они тебя слушают? — вяло удивился Сева.

— Я сказала, что я твоя жена. Ты вообще женат?

Он помолчал, обдумывая ответ на этот вопрос, и в итоге решил не отвечать вовсе. Им овладело какое-то странное ленивое безразличие.

— Послушай, — усмехнулась Ханна. — Не может быть, чтобы ты не помнил такой простой вещи. Всякому шоку есть предел.