Читать книгу "Записки Мегрэ - Жорж Сименон"

Я говорю об этом, желая показать, что лишь при условии целого ряда совпадений можно начать следствие по делу такого рода. Слишком сложны административные формальности.

Чаще всего жене фермера становится невтерпеж ждать смерти мужа, чтобы зажить в открытую с работником.

Она помогает природе, как иные из них и заявляют потом напрямик.

Иногда, но реже, муж избавляется от больной жены, ставшей обузой в хозяйстве.

Обнаружить убийцу помогает случай. А сколько раз случай не пришел на помощь? Этого мы не знаем. Мы можем только строить предположения. В нашем ведомстве, точно так же, как на улице Соссе, многие сотрудники, в том числе и я, полагают, что среди преступлений, особенно преступлений нераскрытых, наибольший процент составляют отравления.

Остальные же убийства, интересные для писателей и так называемых психологов, настолько нехарактерны, что мы уделяем им в своей работе весьма незначительное внимание.

Однако именно эти убийства наиболее широко известны публике. О такого рода преступлениях много писал Сименон и, как мне кажется, будет писать и впредь.

Я говорю о преступлениях, внезапно совершенных в среде, где их меньше всего можно было ожидать, и представляющих собой как бы результат длительного, подспудного брожения.

Чистая улица с богатыми домами в Париже или любом другом городе. Ее обитатели, уважаемые люди, живут в комфортабельных квартирах, в кругу своих семей.

Нам не приходилось бывать у них. А если бы и удалось с большим трудом проникнуть в их круг, мы чувствовали бы себя там белыми воронами.

Но вот кто-то умирает насильственной смертью, и мы звоним у дверей; нас встречают непроницаемые лица, встречает семья, где у каждого, видимо, есть своя тайна.

Здесь не понадобится опыт, приобретенный на улице, на вокзалах, в меблирашках. Здесь не сыграешь на подсознательном страхе маленького человека перед властями и полицией.

Никто не боится, что его препроводят обратно к границе. Никого не отведут в кабинет на набережной Орфевр, чтобы там часами допрашивать с пристрастием все об одном и том же.

Люди, с которыми мы теперь имеем дело, — это те самые благонамеренные господа, что при других обстоятельствах спросили бы нас: «Неужели вам не бывает противно от всего этого?»

Но именно у них нам и становится противно. Правда, не сразу. И не всегда. Потому что дело требует немало времени и решительности.

Еще хорошо, если министр, депутат или другое важное лицо не попытается по телефону затормозить следствие.

Приходится понемногу соскабливать прочный лак респектабельности и вытаскивать на свет Божий, невзирая на угрозы и негодование, неприглядные семейные тайны, которые все сообща пытаются от нас скрыть.

Иногда несколько человек дружно врут, отвечая на наши вопросы, и при этом потихоньку стараются потопить остальных.

Сименон любит изображать меня этаким неповоротливым брюзгой, который всегда чем-то раздражен, глядит исподлобья и отрывисто задает вопросы, едва ли не лает.

Таким он видел меня именно тогда, когда я занимался преступлением, так сказать, любительским, которое на поверку всегда оказывается преступлением из корыстных целей.

Но не из-за денег, то есть, я хочу сказать, их совершает не тот, кому позарез понадобились деньги, как жалким лодырям, убивающим старух. За респектабельным фасадом прячутся куда более сложные и далеко идущие расчеты, связанные с заботой о положении в обществе. Корни уходят в далекое прошлое, где таятся темные делишки, нечистоплотные махинации.

Когда наконец виновный приперт к стене и охвачен паническим страхом перед последствиями, признания одно гнуснее другого сыплются как из рога изобилия.

— Но ведь невозможно, согласитесь, чтобы наша семья была публично опозорена! Надо найти какой-то выход!

И выход, к сожалению, иногда находится.

Иной господин, которому надлежало бы прямиком из моего кабинета проследовать в камеру Санте, исчезает на время, потому что определенному нажиму не в силах противостоять полицейский инспектор и даже комиссар.

«Неужели вам не бывает противно?»

Нет, мне не было противно, когда полицейским инспектором по надзору за гостиницами я днем и ночью лазил по этажам грязных, перенаселенных меблирашек, где за каждой дверью скрывались невзгоды и драмы.

Не было мне противно и когда я сталкивался с профессиональными преступниками, которые прошли через мои руки.

Они вели игру и проиграли. Почти все старались держаться с достоинством, а иные после вынесения приговора просили навестить их в тюрьме, где мы дружески беседовали.

Я мог бы даже назвать тех, кто просил меня присутствовать при казни и дарил мне последний взгляд.

— Я буду молодцом, вот увидите!

И они старались, как могли. Правда, не всегда успешно. Я уносил в кармане последние письма, обещав передать их по назначению с припиской от себя.

Дома жене достаточно было одного взгляда, чтобы понять, как прошел мой день.

Когда же дело касалось тех, о ком мне больше не хочется говорить, она тоже догадывалась о причине моего скверного настроения по тому, как я садился к столу, как брал тарелку, и никогда ни о чем не спрашивала.

А это лучшее доказательство, что она не была предназначена для дорожного ведомства.

Глава 7

в которой рассказывается об утре, праздничном, как звуки кавалерийских фанфар, и о молодом человеке, уже не слишком тощем, но еще не слишком толстом

Сейчас я явственно помню свет утреннего солнца в тот день. Стоял март. Весна наступила рано. Я уже привык ходить пешком, если только была такая возможность, от бульвара Ришар-Ленуар на набережную Орфевр.

Мне предстояла работа с картотекой бригады по надзору за гостиницами в помещении Дворца правосудия, в одном из самых темных кабинетов нижнего этажа, и я оставил приоткрытой низенькую дверцу, ведущую во двор.

Я старался держаться поближе к этой двери. Помню, что половину двора заливало солнце, другая была в тени, как и кого-то ожидавшая тюремная карета. Две лошади, запряженные в карету, время от времени били копытами по камням, на которых дымился на свежем ветру золотистый навоз.

Сам не знаю почему, двор напоминал мне школьные переменки в такие же весенние дни, когда воздух вдруг обретает запах и кожа после беготни по двору тоже пахнет весной.

В кабинете, кроме меня, никого не было. Зазвонил телефон.

— Передайте, пожалуйста, Мегрэ, что его вызывает шеф.

Говорил старик курьер, проработавший во Дворце правосудия чуть ли не пятьдесят лет.

— Это я.

— Тогда поднимитесь.

Даже всегда пыльная главная лестница приобрела праздничный вид из-за косых солнечных лучей, которые хлынули на нее из окон, как через церковные витражи. Утренняя оперативка только что окончилась. Два комиссара с папками под мышкой продолжали разговор, стоя у двери шефа.