Читать книгу "Русская сталь - Андрей Воронин"

Посольство теперь выглядело нежилым, двери казались запертыми наглухо, и возле них дежурили немецкие автоматчики в касках — наверняка под предлогом «обеспечения безопасности». Лаврухин притормаживал, рискуя навлечь подозрения, но ни разу не заметил ни выходящих, ни входящих. Может быть, все уже эвакуировались? Но флаг еще висел на месте.

Двадцать второе июня — начало войны — стало свершившимся фактом. День был воскресный, возле посольства собрался многолюдный митинг с криками «хайль» и угрозами. Число автоматчиков прибавилось, они стояли внушительной цепью.

С начала до конца митинга Лаврухин находился в гуще событий, стиснутый со всех сторон. Он прислушивался к разговорам гражданских и военных, чтобы узнать, когда и каким путем будут выезжать из Берлина оставшиеся сотрудники. Наконец расслышал краем уха: их отправят под конвоем на север, чтобы там, в бременском порту, посадить на пароход.

* * *

Пароход оказался ему знакомым — «Фридрих Великий». В этом можно было усмотреть знак судьбы.

Уже в тридцать девятом поток туристов и деловых людей в Америку резко сошел на нет. Корабль стали использовать для круизов в Балтийском и Северном морях, с заходами в порты, на острова и фиорды. В этом качестве он тоже приносил прибыль. Всех сбережений Лаврухина едва хватило на билет и аренду смокинга с галстуком-«бабочкой».

Он знал наверняка, что дипломатов отправят первым классом. Фашисты любят в таких вопросах демонстрировать свою якобы цивилизованность. Значит, надо отправляться первым классом и выглядеть соответствующим образом, чтобы не выбиваться из общей массы.

На работу Лаврухин не вышел, предчувствие подсказывало, что вряд ли он еще вернется в мебельный магазин. Добрался поездом в порт, думая, как поступить, если в кассе не окажется билетов. К счастью, остались две дорогие одноместные каюты.

Четырехтрубный красавец уже стоял у причала, и можно было заранее подняться на борт. Как человек связанный с техникой, Сергей кое-что знал о «Фридрихе Великом». Корпус целиком клепанный, водоизмещение двадцать три тысячи тонн, «машина» мощностью в двенадцать тысяч лошадиных сил обеспечивает ход в шестнадцать с половиной узлов.

Не самый быстрый пароход на свете, но один из самых комфортабельных. Лаврухин не ожидал увидеть в каюте такую роскошь — мебель из дорогих сортов дерева, зеркало в золотой раме, кровать под балдахином, хрусталь и фарфор в буфете. В баре под светильником дорогие напитки, на полу — китайская ваза с хризантемами.

Никогда за свою жизнь он не соприкасался с роскошью так близко и теперь смотрел на нее без злости и восторга, снисходительно, как смотрят на игрушку для детей. У него здесь своя игрушка — память от Арсена. Револьвер с пятью пулями в барабане — недостает только одной.

Закрыв дверь на ключ, Лаврухин проверил оружие. Дотронулся кончиками пальцев до креста, будто не доверял коже, ощущавшей сталь всю дорогу из Берлина.

Крест был на своем месте, под сорочкой. Верхний конец обмотан в белую марлю, чтобы его труднее было разглядеть в неглубоком вырезе смокинга. Смысл всей его жизни сосредоточился здесь. Нужно сделать все, чтобы передать стальную отливку в нужные руки.

Скоро в Москве почувствуют, какая на них навалилась мощь, до какого автоматизма она отлажена. Там просто обязаны отнестись к образцу с должной серьезностью. А если не отнесутся… По крайней мере, он сделал все, что мог.

Палубы быстро заполнялись публикой. Теперь, когда пароход стал круизным, каюты третьего класса потеряли смысл, их переоборудовали. Остались лишь первый класс и второй. Люди желали хорошо отдохнуть на борту, поэтому лишние переборки были сняты и дешевые каюты объединены попарно.

Лаврухин старался не пропустить прибытия советских дипломатов. В какой-то момент он встревожился: вдруг возле посольства специально распустили «утку». Хотя зачем, с какой целью?

Нет, все правильно — к самому трапу подъезжают сразу несколько черных автомобилей. На борт поднимаются человек пятнадцать в штатском. Все равно легко отличить сотрудников посольства от агентов сопровождения. Вот и знакомый человек из «Опеля», держится вполне достойно — ни следа страха или скованности.

Как и где произойдет передача советских граждан — наверное, в первом же нейтральном порту. В программе круиза Данциг, Хельсинки, Аландские острова, Стокгольм, Мальме и остров Борнхольм. Если судно возьмет курс на норд-ост, первый иностранный порт ожидается нескоро.

* * *

Бывшему врангелевцу не хотелось верить, что за ним следят. Затылок ныл от ощущения неотрывного взгляда. Может быть, он слишком напряжен?

Сотрудников посольства, как и следовало ожидать, не выпускали из кают. Установили ненавязчивое дежурство снаружи, возле дверей,

Лаврухин знал, куда поместили человека из «Опеля», и пытался нащупать возможные варианты проникновения внутрь. Собираются немцы кормить дипломатов? В коридорах стюарды с тележками развозили по номерам закуски — ведь ужин в ресторане начнется не скоро.

Если б удалось в последний момент подложить крест под белую крахмальную салфетку, которой накрыта еда. Все-таки он слишком велик и ощутимо прибавит тележке веса. Да и слишком рискованно отдавать крест в никуда, вряд ли дипломат догадается о втором назначении этого предмета. Нет, лучше вручить из рук в руки, сказать хотя бы слово в объяснение. Вдруг Лаврухина тронули за плечо.

— Господи, Серж! Вы или не вы?

Похолодев,, он обернулся и припомнил женщину, с которой виделся только однажды в обречённом на гибель Крыму. Тогда, в двадцатом, она была молоденькой девушкой, но уже изображала из себя светскую львицу. В Севастополе успели дать десяток роскошных балов, где все было как в прежние времена: блеск погон, изысканные дамские прически, шампанское, комплименты и мазурка.

Сергей попал тогда на праздник случайно. Уговорил товарищ, с которым они приехали в крымскую столицу с жалобой на отвратительное снабжение части. Бал уже был в разгаре: слышался громкий смех, хлопали пробки, оркестр играл как-то слишком уж лихо, похоже, музыканты тоже успели принять для храбрости.

— Вот тебе и корень наших проблем, — заметил Лаврухин сослуживцу. — Штабисты, как всегда, жаждут красивой жизни, а в окопах не хватает элементарного.

— Не будь занудой, взгляни, какие женщины.

Дамы упивались музыкой, ярким светом, обилием мужчин в офицерской форме. Бесконечно далекие от своих прабабушек эпохи Наташи Ростовой, они принадлежали новому веку, веку модерна с его затейливыми линиями на картинах и драпировках, с декадентским влечением к мистике и смерти в литературе. Многие испытывали возбуждение оттого, что их временные ухажеры, могут скоро погибнуть в бою. За одной такой особой в платье с широким атласным поясом товарищ Сергея потянулся как завороженный.

Сам Лаврухин развернулся уходить. Его задержал вид молодой девушки, неподвижно стоявшей на мраморных ступенях лестницы. Бледная как полотно, она прислонилась к стенке с закрытыми глазами.