Читать книгу "Последнее лето - Елена Арсеньева"

– Иисусе праведный… – пробормотала совершенноошеломленная Клара. – Откуда он набрался таких выражений?!

– Я же говорю, что уже не мальчик! – торжествующевыкрикнул Шурик. – И я докажу, докажу вам это!

Он резко сунулся вперед и припал к ее губам.

Клара на миг замерла, потом изумленно приоткрыла губы поднапором его жадного рта.

Разумеется, Шурка совершенно не умел целоваться, но зато…зато Клара умела делать это в совершенстве. Она прошла хорошую школу, в которойбыла способной ученицей, но сейчас вдруг обнаружила, что быть учительницей вэтой школе приятней во сто крат. Ну и с упоением принялась за обучение…

В это мгновение за кулисы выглянул Грачевский:

– Клара, ты что тут…

И поперхнулся:

– Пардон, господа, однако… Вам на сцену пора,мадемуазель Черкизова!

– Ничего страшного, Петр Иванович, – расхохоталасьКлара, облизывая проворным язычком влажные губы и снимая с себя руки Шурика,который от неожиданности остолбенел и даже как бы окаменел. – Все этопустяки, дело вполне житейское! Да, я иду. Прощайте, mon enfant, ах, извините,mon petit gar?on, то есть, еще раз извините великодушно, АлександрКонстантинович! Вот вам за ваши страдания!

И, швырнув ему в лицо многотерпеливую герань, она убежала насцену.

Шурик схватил цветок, который чувствительно ударил его поносу, и затуманенным взором уставился на Грачевского. Тот смотрел на влюбленногоюнца сочувственно и чуть заметно покачивал головой.

– Что вам? – хриплым баском спросил Шурик, которыйбыл готов наизнанку вывернуться от смущения (кожа горела, даже чесалась – такон покраснел!), а потому сделался груб. – Что уставились?

– Да ничего особенного, – пожал плечамиГрачевский. – Так просто смотрю.

– Нет, вы не так просто смотрите, вы на меня, как напреступника, смотрите! Как будто я напился прямо в монопольке [15]и у порога валяюсь!

– В самом деле, похоже, – кивнулГрачевский. – Вы просто забыли, что крепкие напитки надобно употреблять состорожностью. И вообще, как говорится, пить надо умеючи! А впрочем… Врачу,исцелися сам! – продекламировал он и печально усмехнулся. – Кто бырассуждал о правилах пития, только не аз, многогрешный! Умываю руки. Прощайте,молодой человек.

Грачевский ушел вслед за Кларой, а дрожащий от всегослучившегося Шурка судорожно прижал к губам герань, после пережитых пертурбацийутратившую и аромат, и практически все лепестки, кроме двух-трех. Нервы егобыли натянуты, тело обрело особую, болезненную чувствительность, так что ончуть не заорал в голос, когда кто-то коснулся его плеча.

Заорать не заорал, но так и ахнул, когда, обернувшись,увидел рядом Марину Аверьянову:

– Мопся, ты что тут делаешь, а?!

– А ты что? – спросила, в свою очередь, еготроюродная сестра, вглядываясь в Шурика своими близорукими карими выпуклыми глазами.Из-за этих глаз ее прозвали в детстве «толстым мопсом». Она на всю жизнь так ими осталась, разве что двухсловное прозвище для простоты преобразовалось воднословное. Теперь Марину называли просто Мопс или даже Мопся.

– Я… я тебя ищу! – нашелся Шурик, от души уповаяна то, что Марина вошла за кулисы только сию минуту и не могла наблюдатьпредыдущей сцены.

– Зачем я тебе? – удивилась она. – Деньгинужны, что ли? Пока ничего не получится: отец уехал в Москву, а я все, что оноставлял на карманные расходы, передала в партийную кассу.

Честно говоря, Шурик и в самом деле частенько брал у Мариныденьги (ну как удержишься, коли у Аверьяновых они несчитаные, а жизнь такдорога… не у отца же вечно побираться!), но сейчас спрятаться за привычныйпредлог показалось неловко и даже унизительно. Что, если Марина видела Клару?Еще решит, что Шурка деньги богатой кузины на «арфисток» («Кстати,интересно, – подумал он, – отчего это артисток в Энске непременноарфистками зовут, причем во всех слоях общества?») спускает! Для женщины вообщенестерпимо – в свои пятнадцать лет Шурик уже кое-что знал о существахпротивоположного пола, чтобы рассуждать о них, как говорят французы, enge?ne?ral [16] , – когда ее деньги на другую спускают.Даже для такой лупоглазой толстухи, как Марина, это неприятно. Ни ссориться скузиной, ни унижать ее Шурке не хотелось, поэтому он мигом вывернулся (уж этоон умел делать в совершенстве, даже избыточно ловко, как считала тетя Оля).

– Ты обещала взять меня на ваше собрание. На партийное.Я ждал, ждал, когда ты позовешь, но не дождался и решил сам тебя найти инапомнить.

Маринины карие блестящие глаза при его словах стали ещеярче. Честное слово, в иные минуты Мопсю можно назвать почти красивой, подумалШурка. Если бы она еще одевалась по-человечески… А то в этой ее бесформенной«толстовке», в обтерханной юбке не поймешь, которого она полу. К тому жестриженая! Какая была раньше коса, русая, шелковистая, чуть не до подколенок,но вот уже второй год, как Мопся стрижется в скобку, словно столичнаякурсистка. Кто-то говорил, будто Марина курит папиросы, причем предпочитаетсама набивать гильзы табаком. Шурка, правда, не видел этого, но известиезаслуживало доверия, ибо было вполне в духе Мопси, несколько спятившей на почвеизбыточной эмансипированности и вседозволенности. Константин АнатольевичРусанов, либерал, интеллигент и демократ, сторонник педагогической системыУшинского, часто говорил, что если бы его дочь хотя бы на четверть напоминалаМарину, он ее просто убил бы. Игнатий Тихонович Аверьянов, банкир, купец, акулакапитализма (одно из любимейших выражений Марины, которое она запустила вширокий оборот), в детстве частенько стаивавший в углу на коленях на горохе,выросший под розгами свирепого папеньки, никогда пальцем дочь не тронул и уповалтолько на Бога, который должен же Марину образумить… Шурка втихомолку былсогласен со своим отцом, а не с Марининым, однако сообщать об этом Мопсе несобирался.

– Я не забыла, Шурик, – ласково сказалаМарина. – Но наши считают, что ты нуждаешься в проверке, что тебе еще ранообщие собрания посещать. Однако как раз сегодня будет одна встреча, на которуюя могу тебя взять. Приехал из Питера ответственный товарищ, он хочетпознакомиться с молодежью вашего круга, интеллигентного. Я обещала, что приведутебя и еще кое-кого. Твоя шинель где, в гардеробной? Пошли одеваться. Мысобираемся на Малой Ямской, так что поспеши, а то опоздаем.