Читать книгу "Леннон - Давид Фонкинос"

Когда я услышал это название, то сказал: почему бы и нет. На больший энтузиазм я был не способен. Я даже не догадывался, что альбому предстоит стать самым революционным в истории всех времен и народов. Сам я его не очень люблю и никогда не слушаю. Будь моя воля, я бы все из него повыкинул, за исключением, может быть, A Day in the Life, да и то не уверен. В то время песни, выходившие на сорокапятках, никогда не включали в альбомы. Возможно, с моей Strawberry Fields Forever и Penny Lane Пола альбом получился бы лучше. Мне это все до лампочки. Сегодня все это кажется таким далеким. Помню только бешеное удовольствие, с каким мы ловили всякие слухи о себе. На гастроли мы больше не ездили, пластинок не выпускали, ну вот все и решили, что мы спеклись. Но мы-то знали, что готовим нечто невообразимое. Мы знали, что скоро всем им покажем. Мы были первыми, кто месяцами не вылезал из студии. Деньги летели как в бездонную бочку. Мы по несколько дней работали над одной песней. Вылизывали как могли. Разбирали по косточкам каждый фрагмент. Ринго маялся от скуки. Он потом говорил, что, пока мы писали этот альбом, лично он освоил… игру в шахматы! Это правда, альбом был композиторский, а не исполнительский. Мы написали для Ринго красивую песню, чтобы ему было что спеть. With a Little Help from My Friends — это ода дружбе, идеально соответствующая характеру Ринго. Кокер спел ее в Вудстоке, превратив в нечто грандиозное. Помню также, что Хендрикс исполнил песню Sgt. Pepper на концерте ровно через три дня после выхода альбома. Забавно было наблюдать, как наши психозы мигрируют в чужие.

Потом была целая история с обложкой. Нам и здесь хотелось проявить оригинальность. И мы решили поместить на нее всех артистов, которыми восхищались, составить этакое лоскутное одеяло из знаменитостей, такой сумасшедший коллаж, нечто вроде эмоционального пантеона нашего века. Мы сильно сомневались, что удастся получить все необходимые разрешения. Фирма грамзаписи уговаривала нас отказаться от этой идеи. Замучаемся по судам бегать, предупреждали они, а на штрафах вообще разоримся. Но мы настояли на своем. Альбом вышел перед самым летом шестьдесят седьмого года. До сих пор он считается величайшим в истории рок-музыки. Здорово было наблюдать за реакцией публики. От наступавшего лета пахло революцией. Люди стали по-другому мыслить, иначе одеваться, и вот мы преподнесли им саундтрек эпохи.

Но этим дело не кончилось. Вскоре я сочинил нечто вроде гимна — All You Need Is Love. Брайан уже некоторое время просил нас написать песню для телепередачи, которую собирались показывать по всему миру. Это был первый опыт спутниковой трансляции. Я дал ребятам послушать недавно написанную песню, и они сказали: то что надо. С этого началось мое помешательство на гуманитарных ценностях. Перед началом эфира меня трясло от страха. До тошноты. Мы знали, что будем петь перед аудиторией в четыреста миллионов человек. Все время передачи я жевал резинку, и зрители решили, что это клево, а я просто-напросто пытался хоть немного сбросить дикое напряжение. Распустить узлы, стянувшие живот. Нас слушало много наших друзей. Вы не представляете себе, что это было такое. Неслабый выход на человечество. А если бы советские власти в последний момент не отказались транслировать шоу, зрителей было бы еще как минимум на сто миллионов больше. Мы завладели ушами всей планеты. Но среди этих миллионов людей уже был человек, для которого я пел. Не знаю, сознавал я это или нет, но любовь уже жила во мне, она уже зародилась, и пути назад не было. Хотя нет, не думаю, что в тот момент я об этом знал. Просто в сердце начала тикать мина замедленного действия.

За несколько месяцев до того, девятого ноября шестьдесят шестого года (опять девятка!), я познакомился со странноватой художницей. Эта женщина, которую я часто видел во сне, хотя и не знал ее, эта женщина, которую я видел в своем воображении, не представляя, как она выглядит на самом деле, эта женщина, о которой я мечтал, как страдающий мученик мечтает об избавительнице-смерти, эта женщина, чей портрет я мысленно рисовал в надежде, что она спасет меня от небытия, — эта женщина проникла в мое сознание и прочно заняла в нем свое место, и миллионы людей на ее фоне начали уменьшаться и исчезать, тая в тумане любви к одному-единственному человеку, человеку, превращающему остальной мир в ничто; да, вот оно, высшее определение любви, — это человек, превращающий остальной мир в ничто.

Сеанс четырнадцатый

Пол гораздо больше, чем я, интересовался всякими модными тенденциями. Пока я прозябал в своем буржуазном пригороде, он мотался по Лондону и посещал художественные галереи. Мне кажется даже, он приложил руку к созданию «Индики» — книжного магазина и галереи, в которой я познакомился с Йоко. Она выставляла там свои работы. Меня уговаривали туда сходить, говорили, что мне наверняка понравится. Не знаю, почему я согласился. Не иначе, сработало предчувствие. Меня же без конца куда-то приглашали. Заполучить к себе битла — это что-то да значило. Если я на секунду загляну на ее выставку, она потом сможет раззвонить по всему городу, что Джон Леннон лично явился посмотреть на ее творения. И это сразу подняло бы ее престиж. Художники нуждались в поддержке и, разумеется, стремились вытрясти из вас бабки. Вот почему я их побаивался, чуя западню. Сколько таких мест я посетил, и повсюду люди пялились на меня, шушукались у меня за спиной, пытались прочитать мои мысли и ждали моего вердикта как пророчества о конце света. Но на сей раз все было по-другому. Мне предложили посмотреть выставку до ее открытия. День меня устраивал, и я сказал да.

Я вошел и в уголке увидел эту японку. У меня и мысли не возникло, что это художница; скорее я принял ее за экспонат выставки. Она не двигалась и смотрела на меня странным взглядом. Но потом вдруг бросилась ко мне. Позже она рассказала, что не узнала меня, потому что никогда не видела «Битлз». Слышала только про Ринго, потому что по-японски его имя означает «яблоко». Зато, несомненно, многого ждала от встречи со мной. Должно быть, ее заранее предупредили, что я важная птица, к тому же богат и щедр. И бросилась она не к мужчине, а к меценату. Ее улыбка показалась мне немного натянутой. Но в тот день я пребывал в благостном настроении. Мне хотелось новых впечатлений. Хотелось, чтобы кто-то меня удивил, заинтриговал. И она меня не разочаровала.

В первом зале стояла стремянка, а наверху была прикреплена лупа. Поднявшись, ты мог найти и прочитать некое слово. Я вскарабкался наверх, опасаясь обнаружить что-то неприятное, циничное, но слово оказалось «ДА». Просто слово «да». Я испытал неимоверное облегчение. Может, это глупо, но всего одно слово произвело на меня невероятно сильное впечатление. Как будто вокруг меня образовалось облако позитива. Так началась история с Йоко — со слова «да». Это лучшее «да» в моей жизни.

Мы прошлись и осмотрели выставку. Она держала меня за руку и старалась объяснить, что хотела сказать своими работами. Некоторые из них мне понравились, другие — меньше. Я переживал очень странные минуты. Мне вдруг показалось, что я пробудился от своей спячки. У меня сложилось определенное мнение о ее творчестве, я на него реагировал. Период бесчувствия подошел к концу. Впрочем, каждая деталь того дня осталась впечатанной в мою память. Я переживал настоящее, уже зная, что оно навсегда войдет в пантеон моих воспоминаний. Йоко буквально фонтанировала идеями. Я немедленно проникся уважением к ней как к художнице. Она рассказывала о своих будущих проектах, например о выставке коробок с улыбками или об инсталляции, составленной из половинок предметов. Я не видел в ней женщину, мало того, не находил ее даже привлекательной. Я полюбил ее за ум и талант, и поэтому она стала для меня красавицей.