Читать книгу "Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой - Фолькер Вайдерманн"

И несмотря на предолимпийское затишье в Германии и Берлине. Еще одно лето проходит – и решительно никакого перелома, никаких признаков того, что господство фашистов в Европе подходит к концу. Во всяком случае, не этим летом и не в этом году, а для многих и не в оставшиеся им сроки жизни.

* * *

«Я черный, как негр», – пишет Эгон Эрвин Киш матери в Прагу незадолго до отъезда, вскоре он вернется вместе с Гизелой в Версаль, а следующим летом отправится в Испанию, на войну. Тем временем Артур Кёстлер уже в Испании. Эрнст Толлер, к ужасу Кристианы, согласился на лекционный тур по США. Она в свою очередь согласилась на годичный театральный ангажемент в Лондоне – уникальный шанс для молодой немецкой актрисы в изгнании. «Пожалуйста, останься дома!» – умоляет она его. «Дома? Это где?» – переспрашивает Эрнст Толлер. И вот в октябре она стоит на палубе парохода SS Normandie, соленые брызги бьют ей в лицо, она надеется, что ветер занесет ее обратно в Англию, в Лондон, как планировалось, а не в Нью-Йорк. Но ветер дует недостаточно сильно.

Герман Кестен борется со своим «Филиппом II» и топчется на месте. Аванс от издателя израсходован, он хочет остаться в Амстердаме, поближе к издательству – так вдвое дешевле писать и жить, но тут выходит новый указ о беженцах в Голландии, обязывающий их иметь соответствующее удостоверение. Поэтому в октябре он снова едет в Париж, подать заявление на получение этого удостоверения, но денег на обратную дорогу практически не осталось. Из поезда он пишет другу: «На каждой станции садятся юноши, следующие в гарнизон, на каждой станции одна и та же картина: плачущая мать, грустный отец, хихикающая сестра; они машут вослед, будто это прелюдия войны, на которую отправляются сыновья».

Стефан Цвейг и Лотта Альтманн тоже покидают летний курорт. Цвейг счастлив как никогда. Преисполненный вдохновения, он пишет Фридерике (с которой в последние месяцы только ссорился) о своем блаженстве здесь, в Бельгии; о своей работе, которая летит как на крыльях; о покое, отсутствии споров и дурных отзывов. «Мне даже удалось расшевелить Рота, он теперь ест каждый день – хотя никто не может заставить его прогуляться, не говоря уже о том, чтобы искупаться. Я какое-то время тоже за ним присматривал, но предвижу, что его будущее – как и всех писателей – довольно мрачное: продажи книг падают, а трудности будут нарастать». Только что он великолепно поплавал в море и надеется, что завтра рано утром сделает еще один, последний заплыв.

Но напоследок он еще поднимается от моря по глухому переулку в город. Узкий домик все там же. И витрина та же: ракушки на ниточках, ухмыляющиеся маски, морские звезды, пепельницы. Но это уже не магазин. Джеймс Энсор, знаменитость и король Остенде, теперь баронет, после смерти матери весь дом стал его мастерской. Стефан Цвейг колеблется, зайти ли, подняться ли снова к черепу с дамской шляпкой, к человеку за пианино, к тысяче злобных масок над ним. И не заходит. Он поворачивает назад, к морю. Последнее купание.

* * *

Прощание с Ротом для Цвейга тяжелое и легкое одновременно. Теперь он свободен. Его кошмар, самая дорогая ноша на его плечах, его нечистая совесть, его литературная совесть, его неподкупный, трудный друг остается здесь, тогда как он сам отправляется в новый мир. Да, он поддержал его, оставил денег, привел в порядок его контракты, а заодно, более или менее, и его жизнь. А теперь есть Койн, и Рот с ней счастлив, она о нем заботится, всегда рядом и не отступит, хотя и не остановит его разрушения и саморазрушения, а пожалуй, даже и подстегнет своей неистовой жаждой жить, писать, пить. И своей любовью к нему, к его ненависти, тоске, готовности низко пасть, если мир нельзя спасти. Цвейг покидает Рота вместе со своей любовью.

Вечером, накануне его отъезда, они снова в итальянском ресторане, на набережной. Последнее доброе напутствие Цвейга, последнее обсуждение планов, литературных планов. Последняя бутылка Verveine. Цвейгу хочется верить, что он оставляет друга со сколько-нибудь надежными видами на будущее. Что он может уехать, не испытывая к нему жалости. Но в глубине души он знает, что стабильность Рота, обретенная этим летом, – не более чем иллюзия. Не сам ли он писал Бену Хюбшу, что романы Рота становятся все хуже и что он предвидит черную полосу для него, для его книг на европейском и американском рынках. Стефан Цвейг это знает и не желает знать. Он больше ничего не может сделать для Рота, разве что с ним погибнуть. Не сейчас. Он рвется к свободе. Это лето воодушевило его, как никакое другое. И он полон решимости совершить новый прорыв. Начать все сначала. Он снова верит в свои силы и намерен сохранить эту веру.

Он отправляется вместе с Лоттой в Лондон, оттуда – в Саутгемптон, откуда 8 августа отплывает в Бразилию. Один, без Лотты, без Фридерики, без Рота, без Шахматного Лиса.

* * *

С его родины, из старого дома на горе Капуцинов приходят очередные новости. Летний фестиваль, как и каждый год[70]. Снова будет Тосканини, вместе с Бруно Вальтером. Они готовят демонстрацию – антибайройтский, ненацистский немецкий театрально-музыкальный фестиваль[71]. Но Цвейг рад, что его там нет. Он ненавидел фестивальную суету и старался сбежать из своего города в это время. Несмотря на любовь к Тосканини и его обществу. В последний день на бельгийском пляже он писал приятельнице в Зальцбург: «Вы знаете, сколь отвратительна мне с некоторых пор тамошняя атмосфера. Я был совершенно разбит и не мог работать. Прибавьте к этому постоянные пикировки в семье, с близкими, осуждавшими мой так называемый пессимизм и желавшими быть связанными с родиной так же сильно, как я порывался из нее уехать. Эта горечь заслонила чудесные годы, проведенные там, они почти изгладились в моей памяти. Год назад я испытал неизъяснимое наслаждение, почувствовав, что мир Тосканини угасает. Он был и, по-видимому, останется и в этом году таким же прекрасным, как закат».

И из этого заката пришло письмо. Из дома, где по-прежнему жили Фридерика и ее дочери, те самые близкие, которые осуждают пессимизм. Тем не менее они охотно выступают в роли его послов, и во время фестиваля в их доме много гостей. В этом году среди них Клаус Манн с сестрой Эрикой. Клаус отправляет хозяину дома открытку, бесхитростную, безмятежную, краткую: «Сердечный поклон вам! Как вы должны нам завидовать! У вас чудесно, почему вы не здесь? Разве может быть приятнее в Рио или Остенде?» Днем раньше Клаус Манн записал в своем дневнике: «Среди этого шума