Читать книгу "Клинок трех царств - Елизавета Алексеевна Дворецкая"

прибрать в гриднице, унести остатки в погреб, чтобы утром князь вышел не в разорище и не спотыкался о кости. Насчет порядка в доме Прияслава была очень строга. «Рассердишь ее, а потом к тебе во сне придет старуха мертвая и давить будет», – шептались Желькины дочери.

Десятка два-три хмельных гостей еще толпились во дворе, под первыми звездами, гриди их выпроваживали, когда Прияслава позвала служанок прибирать столы. Обильные пиры и князь, и княгиня считали делом чести, и сколько бы ни собралось народу, съесть все до крошки никогда не удавалось. Надо было разобрать: недоеденный хлеб, шкурки от сала, рыбьи головы и хребты, обкусанные пироги, не дочиста обглоданные кости, остатки похлебок и каш в больших котлах – все разобрать по достоинству, что челяди на завтрак, что в завтрашнюю кашу, что собакам, что свиньям. Правене госпожа велела взять большой горшок и сгрести в него кашу из горшков – неважно, что из разного жита, и снести в погреб, для децкой избы назавтра. Прижимая к себе тяжелый горшок, Правена вышла из гридницы и направилась к погребу. Возле него уже стояла ключница, Багула, отперевшая дверь, и ждала с недовольным видом, когда все снесут и можно будет запереть. Правена поставила горшок на полку, вышла наружу, в свежесть летнего позднего вечера, вздохнула… и вдруг кто-то схватил ее за плечо.

– А ну оставь! – строго прикрикнула она, привыкшая к тому, что иные гости после пира много себе позволяют. – Гридей кликну…

Обернулась и осеклась: это был Грим, сам из гридей.

– Чего тебе? – негромко и устало спросила Правена.

Обе их матери когда-то были младшими женами Ингвара, потом вышли за гридей, находившихся тоже в одинаковом положении при князе. Дети всех трех семей с самого начала жизни были как бы за родню – другой родни уличанские пленницы в Киеве не имели, да и мужья их, пришельцы из Хольмгарда, тоже. Правена и ее сестры с детства знали Грима и его братьев. На павечерницах матери в шутку подбирали из них пары сразу, как только рождалось очередное дитя. Старшую дочь Хрольва, Блистану, в шестнадцать лет сватали за Игмора, да она уперлась – не хотела идти в ятрови к Жельке, а с кем-то оно и получилось – как у Хавлота с Пламеной. Добровой и Грим с детства толкали Правену, дергали за косу, кидали ей вслед камешки, и бывало, она гонялась за ними с хворостиной. Сестры объясняли: это значит, ты им нравишься. Круглолицый, добродушный Добровой эти шутки давно оставил, а Грим по-прежнему не упускал Правену из вида. Слава чурам, за косу больше не дергал. Не сказать чтобы Грим был дурен собой: парень как парень, обычные черты, скуластое лицо, серые глаза с хитроватым прищуром. Но было в нем что-то холодное, жесткое; она не чувствовала в нем теплоты сердца, и даже его многолетняя склонность, рожденная скорее упрямством, не могла расположить к нему Правену.

– Новость занятная есть, – с небрежным видом заявил он.

– Какая еще новость? – Правена приняла равнодушный вид.

Она сразу поняла, что он собирается ей сказать, но не стоило выдавать такую догадливость.

– Гостяту Вуефастича на Витлянке женят, завтра сговор. Все, решено дело, теперь уж он не отступит.

– Мне-то что? – небрежно ответила Правена.

– Не бегать ему больше за твоим яичком. Отбегался. Свезло ему, что без зубов перед свадьбой не остался, как Доброшка.

– Да и раньше не стоило. За Витлянкиным бы яичком и бегал. Не первое лето всем ведомо – Гостяте ее брать.

Свое крашеное яичко Правена в тот вечер, когда уже темнело, по пути домой бросила в Днепр.

Правена сделала шаг в сторону, пытаясь обойти Грима, но он снова заступил ей дорогу. Вроде бы он ее не трогал, да и едва ли мог нанести какую обиду посреди двора, когда вон сколько глаз кругом. Правена ведь не сирота беззащитная, у нее и отец-воевода, и четыре зятя есть, найдется, кому бойкие ручонки окоротить. Но под взглядом Грима ее охватывало неприятное чувство, будто ее хотят съесть. Уже сгрызают по кусочку, и после встреч с Гримом у нее в душе появлялось какое-то неприятное холодное место. Был бы чужой, давно бы пожаловалась на дурной глаз. Но Грим ведь был свой. Почти брат названый, только не выбирала она этих братьев. Никогда Правена не была с ним приветлива; другой давно бы уже отстал, поискал себе поласковее подругу. Хоть родители его и незнатны, но отец, Гримкель Секира, был сотским Ингваровых гридей и добыл себе великую честь, погибнув в одном бою с господином. Теперь сотским был Игмор, Гримов брат, и с такой родней тот мог бы сосватать даже боярскую дочь. Но ему нужна была Правена – видно, как раз потому, что, красота ее, дразня, как звезда в небе, в руки не давалась.

– А ты по него и думать забудь, – добавил Грим. – Он на тебя и не взглянет больше. Только срама и дождешься. Для таких, сыновей боярских, мы, полонянкины чада, родом не вышли.

– Твоя какая печаль? – возмутилась Правена. – Дай мне пройти, отец вон меня ждет.

– Подождет. У меня кое-что есть, чего тебе Гостята никогда не даст.

– Что же это такое?

Правена только и жаждала, что побыстрее от него отвязаться, опасаясь, как бы он не заговорил о Торлейве. После Ярилина дня они не виделись, и она сама уже себе твердила: из ее желания с ним хоть немного сблизиться выходит один срам. Дня три она вовсе не показывалась из дома, как будто тоже скрывала синяки.

– А вот что.

Грим взял ее руку, вложил что-то в ладонь и сомкнув ее пальцы, сжал ее кисть в своей. Правена ощущала в ладони что-то маленькое и твердое, но разомкнуть пальцы и посмотреть Грим ей не давал.

– Хочешь – твое будет?

– Да что это такое? – Правена силилась высвободить руку, но Грим держал не шутя.

– Нет, ты скажи – хочешь?

По голосу, по тому, как он заглядывал ей в лицо, было ясно: его вопрос относится не к подарку. К нему самому.

– Да пусти же!

Он выпустил ее, и Правену собственным усилием отбросило на шаг. Она глянула себе в ладонь.

Увидела именно то, что ожидала: под светом звезд блестел хазарский серебряный перстень, который она не раз уже видела у Грима на руке. От прочих его отличал цвет камня – не рыжий, не красный, не черный, не льдисто-белый, а густо-лиловый. Такие камни на Руси очень редки – до того Правена видела их только в драгоценных ожерельях и застежках, что