Читать книгу "Древний Рим. Честь преторианца - Регина Грез"

реакция Бората на мою наготу была обычной мужской реакцией на голые сиськи.

Фух! До сих пор мороз по коже и в носу першит от вони этого драгоценного масла. Борат прав, поживешь среди этих благовоний, будешь рад провести ночь в унылом солдатском бараке, в келье на четыре персоны.

Но почему же сразу унылом бараке? Я подошла к двери и слегка ее приоткрыла – мужской гогот дальше по коридору не смолкал, теперь к нему прибавилась веселая песня, я почти различала слова. Озорной молодецкий голос басовито вещал про раздвинутые ляжки, а потом он же брал тоном ниже и что-то отвечал, подражая женскому писклявому голоску… Ну и пошлятина!

Когда Борат вернулся с оловянной миской в руках, я уже чинно сидела на его кровати, сложив ручки на коленях, как хорошая девочка. Я просто была голодна. Нет, я не продала бы душу и тело за ломоть хлеба и даже если сверху на краюшку положить добрый кусок еще мокрого от рассола овечьего сыра… ммм… я все равно оставалась бы стойкой. В голове немного шумело, наверно, медовое винцо дает о себе знать.

Я старалась есть медленно и аккуратно, но все время чувствовала на себе пристальный взгляд солдата, сидящего напротив, – это немного отвлекало, а пшенная каша оказалась вкусной, только почему-то в ней попадались еще и разваренные фасолины, может, казарменный повар одной поварешкой раздавал оба блюда, чай не на пиру у вельможи.

Сытая и довольная, я решила из вежливости задержаться еще немного, а уж потом настаивать на моем возвращении во дворец. Тем более, обстановка сейчас вполне располагала к дружеской беседе, есть возможность узнать друг друга получше.

Борат тоже расслабился, развязал шейный платок, снял нагрудник и остался в одной синей тунике. Пока он передвигался по комнате, я бросала на него взгляды украдкой, чувствуя в груди все то же приятное волнение. А потом он сел на кровать и сказал, чтобы я к нему присоединилась, потому что на стуле жестко и неудобно.

И еще Борат вытащил откуда-то плащ и предложил мне в него закутаться, наверно, заметив, как меня трясет. Только вот отчего, в комнате было, конечно, не жарко, но и замерзнуть я не могла.

Теперь мы сидели в полуметре друг от друга на солдатской кровати, и я из приличия пыталась завести непринужденный разговор. Еще в саду я заметила на щеке преторианца длинную свежую царапину, вот и спросила, откуда она, на что последовал исчерпывающий ответ:

– Порезался во время бритья.

Я тут же принялась рассуждать по поводу условий проживания гвардейцев:

– Да как тут вообще можно бриться, наверно, и днем стоит полумрак, окошки-то у самого потолка. И зеркала нет. А где брать воду?

Борат усмехнулся моей наивности:

– Мало кто из нас бреется сам. В претории куча цирюльников, у каждой центурии свои брадобреи. Одни обслуживают только офицеров. Остальные солдат. И обычно это происходит на улице, при свете солнца. Вчера была очередь, а я спешил и вертел головой, вот и получил. А все из – за тебя.

– Я тут при чем?

«Выдумал тоже!»

– Хотел разыскать тебя и спросить, зачем убежала ночью к Катону. Старик больше заплатит?

Я плотнее завернулась в темно-синий плащ и даже натянула на голову капюшон. Очень хотелось высказаться по пикантной теме.

– У меня нет здесь любовников. Ни за деньги, ни просто так.

– Я знаю.

– Тогда почему глупые вопросы задаешь?

– Я был очень зол. Зачем ты вчера вечером заговорила со мной, зачем принесла еду, чего ты хотела? Ты прежде и не смотрела в мою сторону, всегда задирала нос. Кто я такой для тебя…

– Ну, раз мы соседи я думала немного подружиться, а ты как Цербер накинулся, да еще потом наорал.

– Подружиться… это как?

Кажется, Борат искренне не понимал, что я имею в виду, но теперь я знаю, что он мне не поможет выбраться из дворца, в таком случае нужно ли нам дружить. А гвардейца вдруг потянуло на воспоминания.

– Хм… Ты сравнила меня с Цербером… Так звали моего первого центуриона. Он сразу меня невзлюбил, готов был содрать три шкуры во время выучки. Ох, нам и доставалось первые месяцы!

– За что?

– Таков порядок. Новобранцев нужно хорошенько гонять, тогда из них получатся толковые «мулы».

– В смысле – «мулы»?

– Настоящие римские легионеры, – с заметным оттенком гордости провозгласил Борат. – Сильные, выносливые, упорные, дисциплинированные бойцы, не ведающие страха.

– Еще отменные убийцы и завоеватели, – прошептала я еле слышно.

– Обязательно! А как еще выживать на войне?

Борат резко поднялся и подошел к столу, чтобы снова хлебнуть из кувшина. Странно, неужели нельзя налить вино в кружку, которую предложил мне после того, как доела кашу. Оказывается, все это время посудина висела на крючке у кровати.

Впрочем, сейчас самое время откланяться, но я почему-то уже не хотела уходить… И даже подумывала развязать сандалии, чтобы забраться на койку с ногами.

– Борат, а как ты попал в солдаты? Я слышала, ты родился в пригороде Рима – твои родители обрабатывали землю.

– Кто успел тебе разболтать? – недовольно проворчал гвардеец, возвращаясь на кровать, причем уселся так близко ко мне, что пришлось отодвинуться.

– А что такого? Мне интересно знать.

– Обычное дело. Выдался неурожайный год, мы едва наскребли денег налоги уплатить, надо было еще закупать семена, мать хворала, отец выбивался из сил, а дядя Вескуларий подался в Рим, хотел стать оружейником. Прежде он служил в легионе Мария да был тяжело ранен и стал слишком хромым «мулом», неспособным таскать тяжести. Зато дома дядя научил меня обращаться с мечом, и я стал мечтать о лавровых венках и фалерах.

– Фалера – это медаль? – припомнила я.

– Угум, у меня их две, а венок за спасение товарища один – из сирийской компании. Под руководством легата Вителлия мы усмиряли диких парфян.

– А сколько всего длится твоя служба?

Борат нахмурился, совершая какие-то сложные подсчеты в уме, потом ему зачем-то понадобилось потереться носом о мое плечо, и если я отодвинусь еще дальше, то окажусь прижатой к самому изголовью. Тем временем мой собеседник продолжал рассказ:

– Я подписал армейский договор в семнадцать лет, а в тридцать два уже считался ветераном. Однажды Юпитер помог мне спасти будущего цезаря от пары взбесившихся галлов. Наш Цербер потом их лично распял – они умирали до-олго. Вернувшись из германской провинции в Рим, благодарный Фурий Август забрал меня с собой и похлопотал насчет службы в претории.

«Что же получается, ему еще и сорока лет не стукнуло, а выглядит гораздо старше… Видать, много человек повидал,