Читать книгу "Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920 - Павел Геннадьевич Рогозный"

основного вопроса — «о бывшем 22—26 апреля епархиальном съезде». Большинство собравшихся, а это были в основном представители городского духовенства, высказывались в поддержку архиепископа Серафима. Так, преподаватель местной мужской гимназии Н.Ф. Платонов, бывший в то время комиссаром по церковным делам, заявил, что сам съезд проходил в обстановке полного хаоса: «говорили сразу по 10 человек, с одним сделалась даже истерика». Отмечалось, что большинство обвинений в адрес владыки являлись голословными. Резко в защиту съезда выступил дьякон Крылов: он сравнил его с первым Вселенским собором, «который был также бурным». (Вообще дьякон Крылов был деятельным противником Серафима, составившим объемистый доклад с перечислением многочисленных «вин» архиепископа.) Однако закрытой баллотировкой 100 человек против 7 собрание высказалось за возможность возвращения Серафима в Тверь. По поводу тверского «раскола» Синод принял специальное послание, в котором призывал епархию помириться со своим архипастырем.

Несмотря на такие, казалось, благоприятные для преосвященного обстоятельства, новый съезд, открывшийся 8 августа в присутствии архиепископа Михаила, снова большинством голосов высказался против Серафима. За оставление владыки в Твери проголосовало 136 депутатов, против же было 142. Такая разница с предыдущей баллотировкой объясняется тем, что на съезде присутствовали представители всей епархии, тогда как 28 июля Серафим получил убедительную поддержку только у городского духовенства.

Сам архиепископ основным виновником такого результата посчитал своего викария Арсения, который, по его словам, «стал во главе самой дерзкой непримиримой агитации, восстанавливая против меня духовенство и паству... и распространяя клеветы на меня...» По словам преосвященного, Арсений «ради экономии собственных средств. в мое отсутствие ежедневно обедал в моем доме, привозил даже гостей женского пола, загнал моих лошадей и изгонял монашествующих, приписанных к моему архиерейскому дому. обсудил до последней возможности, как парализовать действия предстоящего 8 августа съезда». По словам Серафима, на съезд были «впущены солдаты, которые по условному знаку кричали и не давали никому из моих сторонников говорить». Обвинял архиепископ своего викария и в том, что он постоянно «шептался со своими агитаторами». Данное письмо, направленное архиепископу Платону, определением Синода было препровождено в Тверь Арсению с требованием «предоставить. объяснения».

Арсений благодарил Синод за признание «правила audiatur et altera pars[1]. Я же постараюсь, - обещал владыка, - изобразить факты sine ira et studio[2], достоверно, по крайней мере с субъективной точки зрения». Арсений действительно постарался: его доклад представляет собой образец грамотно построенной богословско-юридической защиты, написанный великолепным литературным стилем. Владыка сообщал, что в отношении с ним Серафим всегда «был ровен, корректен и вежлив». В области же управления епархией «придерживался тактики просвещенного абсолютизма и не был наклонен к соборности в решении дел». После революции Серафим также ни в чем не советовался со своим заместителем, «хотя следовало бы сговориться о будущем совместном образе действий».

Двадцать первого апреля во время работы съезда, «около полуночи», Арсению позвонил один из его друзей, сообщив, что на следующий день на съезде будут обсуждать вопрос о викарии. Это и побудило его утром прийти в здание епархиального училища. Решение съезда по поводу Серафима Арсений оценивал как явление «в высшей степени печальное, но не антиканоническое, сообразно практике Восточных Церквей, столь часто меняющих своих архипастырей по воле церковно-народного собрания». Тем более, считал викарий, «съезд был открыт законной властью и ею не был закрыт».

По поводу своей речи перед депутатами Арсений сообщал, «что в ней не было сделано ни намека на личность архиепископа». По его словам, и впоследствии он был против непоминовения Серафима и «не вел никакой противной ему агитации». Владыка сообщал, что с августа среди священников епархии, «преимущественно городских», начало зреть серьезное недовольство деятельностью Епархиального совета: «Им стали приписывать стремление к демократизации священства в ущерб умственного уровня его носителей». Сыграло свою роль и обращение к Совету крестьянских депутатов, которое произошло, по словам Арсения, «в мое отсутствие в Твери, и, конечно, без моего ведения». Да и вообще, по словам владыки, он «старался держаться политического нейтралитета».

Арсений считал, что Серафим, обвиняя его, «черпал свои сведения не из осторожных источников и не разнообразных... Но не могу не подметить и другой стороны дела, субъективной. В письме нить рассуждения, лучше сказать, предположений такова: шептался Арсений с кем-нибудь, следовательно, шептался против меня; такое же понимание моих действий навязано и всем: явился я на съезд, конечно, с той целью, чтобы занять живое место; ездил по епархии — какая может быть другая цель поездок, кроме подкопов против архиепископа. Пусть меня простит высокопреосвященный, но я решительно протестую против навязывания мне подобной психики и логики и считаю ее совершенно произвольной и оскорбительной для меня».

В заключение своего доклада Синоду Арсений представил приложения, содержащие конкретный «источниковедческий» разбор положений из жалобы Серафима. Так как последний обвинял своего викария в агитации против него во время поездок по городам епархии, Арсений телеграммой запросил всех благочинных тех мест, где он был за время своего управления Тверской епархией. Ответ всех протоиереев был одинаков: Арсений не вел никакой агитации против Серафима.

Однако даже такой конструктивный разбор обвинений Серафима не помог викарию. Определением Синода от 11 сентября Арсений был перемещен в Таганрог на должность викария Екатеринославской епархии, а Таганрогский епископ Иоанн (Поммер) был назначен викарием в Тверь. В центральной прессе даже появилось сообщение, что по возвращении Серафима в Тверь викарий был «арестован в административном порядке». В действительности же Арсений спокойно, без всяких эксцессов покинул Тверь. Во время торжественного прощания с паствой ему были поднесены иконы и митра.

Однако Серафиму не суждено было долго торжествовать победу. В декабре Исполнительный комитет местного Совета рабочих и солдатских депутатов предъявил ему ультиматум: сдать все дела по управлению Тверской епархией Епархиальному совету до 1 января 1918 г. и покинуть пределы губернии. В письме, направленном владыке за подписью председателя Исполнительного комитета А.П. Вагжанова, содержалась интересная мотивировка такого решения: «... Принимая во внимание постановления чрезвычайного съезда духовенства 20—25 апреля и результаты баллотировки 8 августа».

Несчастному владыке ничего не оставалось, как снова покинуть Тверь. В Москве Серафим попытался заручиться поддержкой патриарха. Тихон направил письмо викарию епархии с просьбой сообщить обстоятельства конфликта архиепископа с Советом. Иоанн отвечал, что не знает «решительно ничего такого, что могло бы послужить достаточным основанием для насильственного удаления архиепископа». По его мнению, на данный ультиматум Совета можно смотреть только как на «предложения». «Такие предложения некоторые архипастыри оставляли без внимания. Отъезд может быть истолкован как проявление малодушия. Не уехать из епархии по предложению политической организации легче, чем потом приехать обратно в епархию», — считал Иоанн.