Читать книгу "Цепная лисица - Кира Иствуд"

знала, какую трусиху вырастила.

Мать всегда была жёстким человеком… и когда я узнала, что Алек едет на учёбу в Питер, а не остаётся в родном городишке, моему счастью небыло предела. Я сбежала за ним и свела общение с матерью до возможного минимума, но даже наши редкие разговоры выжимали из меня все соки. Если бы хватило смелости, то вовсе разорвала бы с ней всякую связь.

Телефон всё звонил… Придётся разговаривать…

— Алло! Привет, мам! — наигранно бодро отрапортовала я трубку.

— Аустина, как дела? Забыла про меня совсем, не звонишь. Мы же договаривались созваниваться каждую неделю, опять в прятки играешь? — голос матери тёк через трубку, как липкая патока. Она играла роль заботливой наседки, а может, верила в свои слова. — Я же скучаю по своей девочке, места не нахожу, когда ты так пропадаешь… В университет ходишь?

— Хожу, хожу, всё в порядке! — заверила я.

— В конце семестра скинь по почте фото зачётки, а то, сама понимаешь, все спрашивают: “Как учится Аустиночка?” Дай хоть похвастаться успехами, зря растила, что ли. Ты же не разочаруешь мамочку?

Я невольно поёжилась. Учёба за последнее время явно улетела в зону “Будь что будет”.

— Не волнуйся, всё под контролем!

— Как здоровье? От болезни оправилась? — Это она имела в виду тот период, когда я только прозрела и пряталась дома.

— Уже всё прошло. Чувствую себя огурчиком!

— Надеюсь. Стипендию получаешь?

— Да, повышенную! — не моргнув и глазом, соврала я.

— Вот, молодец! — обрадовалась она. — Я и не сомневалась, всё-таки моей крови в тебе больше, чем порченной отцовской. Образование — это важно, сама знаешь! Вероника из 405-ой всего девять классов закончила и что? Только собой торговать осталось или папика найти. Да куда ей, с таким кривым рылом. А про Аньку, сестру её, слышала новости?

— Нет.

— Померла, бедняжка. Отец перестарался, теперь закрыли до суда. А знаешь, я ведь за неё даже рада. Слабая была, а в этом мире слабым места нет. Уж лучше так, чем в переулке замёрзнуть, как её бабка, никому не нужной чокнутой старухой. Воспитания никакого, образования, опять же, нет. Путь был только на панель.

Я что-то невнятно промычала в ответ. Слишком плохо знала соседских девчонок, чтобы плакать по ним, но и слова матери вызывали одно лишь отторжение. Она всегда любила оценивать чужую жизнь.

— А ты у меня молодец, значит не зря на тебя свои лучшие годы угрохала. Образовываешься, да ещё в Ленинграде! За ум взялась, на мазне много не заработаешь и в люди не выйдешь!

Я перевела взгляд на заброшенный в угол ноутбук. Рядом лежал разбитый графический планшет. Когда-то я мечтала, что буду рисовать… Даже закончила художку и выполняла простенькие заказы за деньги. Но мечты, кажется, так и останутся мечтами.

— Ты как всегда права, мама. Да и, времени нет на рисунки, ещё на подработку собираюсь устроиться. Так что некогда заниматься ерундой.

— Вот и умничка. Да, кстати, в этом месяце, как и в прошлом, не получится тебе помочь деньгами, так что, привыкай к “взрослой жизни”. Парня-то завела?

— Куда уж там, времени нет. Одинока, как перст, — засмеялась я, стараясь скрыть неловкость. От напряжения сводило скулы.

— Смотри, такого как папаня твой не надыбай! Помни, ты сама всё можешь! Не будь дурой и обещаниям не верь. И предохраняйся! Потом будешь тянуть спиногрыза.

— Мама!… — попыталась возмутиться я.

— Когда я говорю — твоё дело слушать и впитывать! — грубо оборвала мать. Её слова стали твёрдыми, словно она чеканила их языком, как монеты. — Ты видно там совсем разучилась старших уважать. Забыла, что за это положено?

С того конца послышался металлический стук. Это мать мерно стучала ложкой по столу. Только вместо дерева, раньше был мой язык. От этого звука внутри всё сжалось.

— Слушаешь? — Тихо спросила она. — Аустина? Ау!?

— Да, — выдохнула я.

— Ты — моя девочка, и всегда останешься моей, где бы не была, — ласково сказала она. — Учись хорошо, будь сильной, а как выучишься — возвращайся домой. Помни, здесь тебя ждут и любят, без куска хлеба не останешься. У нас в строительной фирме хотят через пару лет расширить штат, я похлопочу, место оставят специально для тебя. Поэтому не расстраивай мамочку и слушай, что тебе говорят. Ты всё поняла?

— Да, мама.

— Прекрасно. А теперь спокойной ночи. Не засиживайся долго за компьютером.

— Спокойной ночи, — на автомате ответила я.

Мама повесила трубку. Я закинула телефон в угол и зажмурилась, пытаясь угомонить воспоминания. Но перед глазами всплывали образы, от которых невозможно было отделаться.

Вспомнился вдруг отец… И то как часто в детстве он заваливался домой “на рогах” и падал у порога бесформенной, проспиртованной грудой. Мать кричала на безмолвное тело, не делая попытки переложить его на кровать, а потом всегда звала меня. Показывала на отца и говорила:

“Девочка моя… Посмотри и хорошенько запомни, как выглядят, как воняют грязные животные. Они не достойны жалости. Как и тёплой постели. Собаке — место у двери. Скажи, Аустина. Скажи, кого ты видишь?”, — с притворной лаской спрашивала она, улыбаясь.

Я-то знала, как легко её красная улыбка ломается в оскал. Как тяжела её рука. Как темно и жутко в платяном шкафу, где мать меня запирала на часок другой “подумать о поведении”. В те минуты я не размышляла о холодном паркете и сквозняке. Не думала об отце, о его ласке и добрых словах. Страх наполнял лёгкие, и я трусливо лепетала вслед за мамой. Повторяла слово в слово, лишь бы она оставила меня в покое.

Когда мне было одиннадцать, отец умер от воспаления лёгких. И пусть мать ничего не сказала, но я прочитала в её глазах застывшую там фразу, которую она повторяла так много раз, что слова въелись мне в подкорку.

“Собаке — собачья смерть”.

Многие годы после этого ко мне во сне приходил чёрный пёс. Он ничего не делал, только сидел возле моей кровати и смотрел влажными, пьяными глазами, словно ждал, чтобы я пригласила его погреться под одеяло. Но я не могла этого сделать, хоть и хотела. Потому что даже во сне боялась монстра, что сидел в шкафу. У монстра была красная улыбка, готовая превратиться в ломаный оскал.

Я ещё какое-то время лежала, рассматривая трещины на потолке. Тревожные мысли о прошлом перетекли в беспокойство о настоящем.

Павел сказал, у нас есть две недели, а потом одна душа поглотит вторую. Вечная смерть, без шанса перерождения. Будет ли она похожа на сон без сновидений?

Стрелки часов перевалили за