Читать книгу "Суд да дело. Судебные процессы прошлого - Алексей Кузнецов"

Крепостная Золушка

Всю свою жизнь Алексей Аракчеев был предан. Сначала наследнику-цесаревичу Павлу, который помог ему обрести себя в качестве непревзойденного мастера муштры и сделал комендантом Гатчины. «У меня только и есть, что Бог да Вы!» — воскликнул как-то Аракчеев. Павел любил таких людей. Став императором, он осыпал подчиненного наградами, подарил усадьбу Грузино, сделал графом и дал девиз «Без лести предан» (злые языки тут же переиначили: «Бес, лести предан»). Правда, за полтора года до смерти Павел в свойственной ему труднопредсказуемой манере осерчал на любимца и отставил от службы. Тогда-то, сидя в дарованной усадьбе и руководя созданием «образцового крепостнического хозяйства», граф и встретил Настасью Минкину.

Имение Грузино в свое время принадлежало «полудержавному властелину» Меншикову, после его падения отошло в казну, откуда и было пожаловано Аракчееву. Тот очень любил это место, построил дворец с павильонами, разбил парк с каналами и прудами, возвел величественную пристань на Волхове. Грузинские крестьяне жили в обстановке полной унификации работы и быта, не имея возможности шагу ступить в сторону от графских «регламентов»: Аракчеев обладал удивительной способностью все, к чему он прикасался, превращать в образцовую казарму.

На первый взгляд суровый аскет, любивший подчеркнуть, что «учился на медные деньги», генерал был сластолюбцем, но светских дам избегал. Некрасивый и неуверенный в себе, не знавший должного «политесу», он приобретал «для удовольствия» крепостных девушек, которых некоторое время спустя пристраивал замуж. Статная смуглая брюнетка, по-видимому, с примесью цыганской крови, Настасья приворожила графа.

Тем временем император «скончался от апоплексического удара», и Аракчеев вернулся в столицу. Теперь он был предан Александру, с которым установил хорошие отношения еще в гатчинский период. Настасья осталась на хозяйстве и развернула бурную, всецело одобряемую графом деятельность. Жалобы на жестокость домоправительницы он игнорировал — сам был жесток. В 1803-м родился мальчик, которому купили дворянские документы (в Витебске кстати умер новорожденный шляхтич по фамилии Шумский). На самом деле Настасья все подстроила, выдав новорожденного ребенка крестьянки Лукьяновой за своего. Аракчеев ничего не заподозрил (правду он узнает значительно позже, в 1819-м), души в Мишеньке не чаял и дал его фамилию «матери». Вынужденная женитьба графа на другой женщине — маменька очень настаивала, да и в свете неудобно! — мало что изменила в этой «семейной идиллии».

«О, друг, граф, дай Бог, чтоб вы были здоровы и я могла б вам служить. Одна мысль утешает меня — люби меня, не миняй на времиных обажательниц, которые все свои хитрости потребляют для улавления любви, а вы знаете свое здоровье. Сие мучит вернова и преданова друга и слугу. Цалую ручку несколько рас».

Н. Минкина — А. А. Аракчееву, 21 августа 1823 года

Убийство

Рано утром 10 сентября 1825 года Настасья Шумская была найдена зарезанной в собственной комнате. Рядом с телом лежал окровавленный кухонный нож. Убийц нашли быстро: комнатная девушка Прасковья Антонова сама говорила всем вокруг, что убила Шумскую, а ее брат Василий, работавший на кухне, откуда и был взят нож, имел на руках и одежде кровавые пятна. Ситуация была предельно ясной: Настасья регулярно изводила прислугу самыми изощренными способами (за годы ее домоправительства несколько дворовых покончили с собой), Антоновой последнее время доставалось особенно. Брат вступился за сестру. Обычное дело. Кнут и, если выживут, Сибирь.

«Маркиза, — бормотал Коровьев, — отравила отца, двух братьев и двух сестер из-за наследства! Королева в восхищении! Госпожа Минкина, ах, как хороша! Немного нервозна. Зачем же было жечь горничной лицо щипцами для завивки! Конечно, при этих условиях зарежут! Королева в восхищении!» М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

Обезумевший от горя Аракчеев прибыл в Грузино и лично возглавил «отыскание заговора», каковой вскорости и обнаружился. Комнатные девушки Ивановы Татьяна и Федосья, дворовая женщина Дарья Константинова и кантонист Иван Протопопов сознались в том, что в течение месяца подговаривали Василия Антонова убить ненавистную мучительницу. Дело рассмотрел уездный суд, затем губернская палата, стандартный приговор («кнут-Сибирь») был вынесен и утвержден новгородским губернатором Жеребцовым. Казалось бы, «в архив».

«Но виновный был нужен для мести нежного старика, он бросил дела всей империи и прискакал в Грузино. Середь пыток и крови, середь стона и предсмертных криков Аракчеев, повязанный окровавленным платком, снятым с трупа наложницы, писал к Александру чувствительные письма…»

А.И. Гзрцен. «Былое и думы»

Не тут-то было. Императору было угодно с целью облегчения страданий «дорогого друга» указать генералу Клейнмихелю (тому самому, из эпиграфа некрасовской «Железной дороги»: «Ваня (в кучерском армячке). Папаша! кто строил эту дорогу? Папаша (в пальто на красной подкладке). Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька!»), чтобы тот лично наблюдал за следствием и «чтобы дело исследовано было со всей строгостию». А должной строгости-то как раз и не наблюдалось: например, старорусский земский исправник Лялин и член суда Мусин-Пушкин настояли на приостановлении наказания Константиновой кнутом на том основании, что она беременна. Закон действительно в этом случае кнут применять запрещал, но дело-то!.. дело-то особенное, государственное, можно сказать, при чем тут закон?

Второй круг

Особенно настаивал на продолжении розысков новгородский губернатор Жеребцов. Ставленник Аракчеева, весьма ценивший возможность бесконтрольно пользоваться ресурсами вверенной ему губернии (сенатская ревизия 1827 года обнаружит помимо 2700 нерешенных дел еще и непонятное утроение за семь лет сметных сумм по земским повинностям, выразившееся в «экономии» почти четверти миллиона рублей), он настаивал на том, что истинной подоплекой происшедшего было инспирированное «сторонними лицами» стремление устранить Настасью от неусыпной охраны здоровья и благополучия лица, занимающего важнейшие государственные должности. В воздухе густо запахло государственной изменой.

Исправник штабс-капитан Василий Лялин и заседатель губернской уголовной палаты титулярный советник Алексей Мусин-Пушкин были взяты под стражу и содержались в суровых условиях более двух месяцев, после чего были переведены под домашний арест. У них дома неоднократно производились «внезапные обыски». Кроме чиновников к делу были привлечены две вдовы, навещавшие преступниц в тюрьме и сочувствовавшие им, а также двое крестьян, справлявшихся о судьбе заключенных. В конце концов, от всех от них отстали, но нервы помотали изрядно. Как меланхолически констатировал позже Сенат, «возбуждение этих исследований не имело тогда очевидных оснований и послужило не столько к обнаружению настоящих, сколько к увеличению числа мнимых преступников, вовсе не стремившихся произвести какие-либо злобные действия…».