Читать книгу "Черный чемоданчик Егора Лисицы - Лиза Лосева"

– За что ж их? – идущие мимо останавливаются, смотрят на искаженные лица повешенных.

– Мародеры, приказчика убили. Есть приказ – за грабежи сразу на месте, – часовой отворачивается от разговоров.

Пустой трамвай грохочет мимо дома Эбергов, сияя безумным электрическим светом, как призрак. Пока я собираю необходимый минимум вещей, то и дело хлопает дверь, гоняет холодный воздух. Стукнув снова, впускает дворника с ведерком.

– Уголь нужен?

– Не до тебя, иди! – растерянная кухарка машет на него, гонит.

Я, почти как она, растерян. Бросить Эберга и Глашу одних? Войска уходят. Что будет с ними? Карл Иванович убеждает меня, что не замечен в политических акциях, а врач нужен любой власти. Тут друзья, коллеги, больные – как можно оставить их? Говорит о том, что это снова ненадолго. Есть слух, что английские, а то и американские полки идут на помощь добровольческим войскам. Обойдется. Обойдется ли?

Но выхода нет, ехать я должен. Днем осторожно, проходными дворами я заходил к Курнатовским. У них все то же. Их стряпка в полном помутнении, не вспомнив моего имени, только и крикнула: «Рыженький студент до вас!» И, кривя в плаче рот, ушла в кухню. Бедная Марья Алексеевна, жена Курнатовского, смутилась и долго и ненужно извинялась. Самого его я не застал, оставил записку.

– Егор, он просил передать, если вы будете звонить. Простите, забыла, – Марья Алексеевна придерживала дверь, выглядывая на лестницу.

– Что передать?

– Был зол и расстроен и велел сказать, что все бумаги у него забрали. Ругался, ох, сильненько! По стрельбе в гостинице.

– Бумаги? Кто забрал?

– Не знаю, он сказал: протокол, все бумаги.

Расспрашивать было некогда. Лев Кириллович ждал меня у дома в автомобиле.

– Егор, может, бросите этот свой саквояж? У нас, вы знаете, вагона первого класса не будет. Каждая единица багажа на счету.

Он кивает на мой медицинский черный чемоданчик. Таскать его и впрямь было не слишком удобно, хоть изогнутые металлические ручки и замок не подводили. (Вот что значит хорошее британское качество!) Но цена ему, надумай я продавать, была бы грош. Сильно потертый, в глубоких складках на тусклой черной коже, толстый, как старый мопс, этот чемоданчик был моим единственным ценным имуществом. Многие записи, которые в нем хранились, я перевел из иностранных журналов, продираясь через французские и немецкие термины. Там были и мои реагенты, линзы, медицинские пинцеты, ножницы, скальпели, пробирки с притертыми крышками.

– Он много места не займет, Лев Кириллович.

– А если придется нам двигаться быстро? Таскать за собой!

– Поверьте, я к нему давно приноровился. Мы с ним в каких только норах и дырах не бывали! Ну, в крайнем случае, брошу.

Я знал, что не сделаю этого. Записи и инструменты были важны, но, главное, оставить его значило оставить надежду. Отказаться от мысли, что мир покачается-покачается, но не перевернется. Что я еще буду судебным врачом-криминалистом, как и мечтал.

– Черт с вами! Тащите.

В дороге он ошарашил меня новостью о том, что с телеграммой ничего не вышло. Удалось лишь узнать, что она была отправлена из Екатеринодара.

– Вы были правы, она важна. Со дня на день мы ждали информацию о том самом человеке. Помните, я рассказывал вам в гостинице? Но большего выяснить не получилось. Налаженной связи сейчас практически нет. Ньюпоры из авиаотряда большевиков пробовали даже бомбардировать, но из-за тумана сели в станицах.

Я заметил, что мы свернули с нужной нам дороги, и, раньше чем я спросил, автомобиль остановился у невысокой ограды.

– Я знаю, что у вас с религией отношения непростые. Но сейчас…

Оказывается, мы здесь, чтобы получить благословение перед дорогой. Но ЛК был не совсем прав. Я, конечно, увлекся новой и, безусловно, важнейшей для науки теорией Дарвина. Но вряд ли можно было меня назвать воинствующим агностиком. Я любил ранние пасхальные утра, когда Глаша Эберг в длинном белом фартуке сосредоточенно и радостно отбирала из охапки и ставила в узкую вазу холодные ветки вербы.

Благословил нас отец Михаил в Покровской церкви. Высокая, из красного кирпича, выложенного затейливыми узорами, нарядная, как печатный пряник, в русском стиле, она стояла среди старых лип и акаций ближе к армянскому городу Нахичевани. Я всегда восхищался и любовался ею. Электричества не было во всем городе, церковь была освещена только окнами с цветным витражом и свечами. Темные на дереве фигуры – Страшный суд. Змей, как кольчатый червь, темно-коричневый, внизу – багровый пожар и черные фигуры грешников. Улыбающийся слон в райском саду, золотые звезды и луна. В витражном окне фигура святого Федора Тирона, змееборца, на выгнутом в прыжке белом коне парила над нами, пронзая копьем воздух. Красный плащ святого давал ровный рыжеватый отсвет на руки отца Михаила, держащие икону. Висящие лампады и резные детали аналоя в приделе святого Димитрия Ростовского в свете витража казались частью какого-то восточного дворца.

Глава шестнадцатая
Ростов. Отступление

В пустом, выстуженном из-за разбитых и открытых окон зале все столы были сдвинуты в сторону, а посередине на единственном стуле у небольшой конторки сидел господин в штатском пальто. Увидев Льва Кирилловича и меня, он поднялся и пошел навстречу. Я узнал военного, который подписал мне разрешение на исследование тела телеграфиста. Едва поздоровавшись, он перешел к сути, говоря в основном с ЛК. То и дело подходили люди, прерывали их разговор.

Вид у атамана был еще более усталый, чем прежде, хотя и казалось, что это невозможно. То и дело он непроизвольно передергивал плечами, словно отгонял что-то. Я услышал, что принято решение об отступлении. Отправленный на разведку аэроплан разбился в степи. Под станицей Гниловской казаки отошли с позиций, и добровольческий полк не выдержал удара. Красные войска рискнули и идут через Дон по некрепкому льду. Их броневик «Верный» стоит уже близ Нахичевани. Это значит, что вокзал и город, видимо, очень скоро будут взяты. Спешно эвакуируют учреждения.

– Меня осаждают с просьбой вывезти людей, а мы грузим в вагоны бумаги и канцелярию. Но ведь нельзя бросить!

Заглянул адъютант, которого он ждал, и двери, закрывшись, отрезали голоса в коридоре. Посетителей перестали пускать.

– Вот то, о чем мы говорили с вами, – он передал Льву Кирилловичу принесенный адъютантом портфель.

Я догадывался, что это банковские документы, о которых упоминал ЛК в гостинице, на предъявителя и на огромные суммы. Были ли среди них деньги из казны кубанца Рябоконя, которые должны были спонсировать армию и, возможно, подготовить новое наступление? Когда я днем был у Курнатовского, его жена обмолвилась, что он сердился – дело о стрельбе в атамана уголовно-розыскное отделение передало другому ведомству, в тайный розыск.

Мы ушли. К фигуре в центре зала из открытых дверей снова пошла, как волна, толпа с вопросами, просьбами. Гораздо позже этим же вечером Лев Кириллович сказал мне: узнав, что большинство казаков не поддержат его, и не имея возможности сдерживать наступление, атаман сложил с себя полномочия и застрелился.