Читать книгу "Жила Лиса в избушке - Елена Посвятовская"

Накрапы дождя на черных стеклах, шампанское из горлышка, ее тихий смех.

— Ну, чтобы больше всего на свете? — Егор приподнялся на локте.

— Поспать хоть чуть-чуть, — она улыбалась с закрытыми глазами.

— Нееее, мечта. Есть у тебя желание какое-нибудь? Самое-самое.

— Да, — словно камешек булькнул в воду.

— Го-во-ри, — он обрисовал ей нос: господи, в ту ночь он мог запросто обрисовать ей нос.

Она так долго молчала, что Егор решил, передумала рассказывать, да и ладно. Просто так спросил, хотя интересно, конечно, что там в этой шелковой голове. Но она вдруг заговорила, спокойно и не открывая глаз:

— Чтобы елка. Новый год. Большая и пушистая, как в садике была. Я просыпаюсь, а она стоит. Огоньки бегают волшебно, как в мультике. Чтобы дети по мне ползали. Двое. Я из-за этого и проснусь. Они в желтых пижамках с мишками, я не знаю, почему в желтых. — Егор хохотнул, она остановилась, но, сглотнув, продолжила: — А из кухни сырниками по всему дому. Ванильными.

Он задержал дыхание, молчал.

— А кто сырники-то? — не выдержал.

— Отец моих детей, — просто сказала она.

Открыла глаза и потянулась за вином. Штор в квартире не было, и уличный свет разложил по комнате длинные призрачные фигуры, поменял предметам размеры, геометрию, да и сам скучный кубик пространства. Теперь таинственный и прозрачный, казалось, что он движется куда-то, когда время от времени наплывали в окна голубоватые фары поздних машин.

— Сырники должны быть с черничным вареньем, — засмеялась она, оторвавшись от шампанского.

Он вдруг приревновал ее к этим неведомым детям, к мишкам, к мужику с сырниками — в бабском фартуке, не иначе. С другой стороны, не могла же она сказать, что именно он, Егор, жарит ей там сырники — первая ночь у них. Дурацкая тема, зачем он вообще начал.

— Ну, а терпеть не можешь?

— Водку, — села на кровати, искала пятками тапочки.

— Да, ладно, а это что? — он заржал в сторону бутылки.

Уже в спину крикнул ей, что вот он, например, терпеть не может, когда от девушки луком несет или чесноком, такие дуры бывают — они сами не чувствуют, что ли? Ладно, когда от мужика. Она даже не обернулась. Зачем кричал — его никто ни о чем не спрашивал.

* * *

Ноябрь стоял тихий, бесснежный. Прибранные улицы, подмерзшие газоны, рябины, дети, собаки лайки — все ждали снега. Ждал и Егор. Вот пойдет снег, и исчезнет тяжесть с души, все наладится. Но шли дни, пустые, знобкие, с коротким светом, когда фиалковые сумерки распускались уже в полпятого, а снег все не выпадал. И только утрами напоминал о себе сахарной пудрой инея. После работы люди спешили домой, только в магазин забежать. Дома горячий ужин, пиво, мерцает экран, мама считает петли, из-под спиц что-то длинное, песочное, шахматкой. И нет беспокойства, что мимо праздника: все по домам, пьют чай с вареньем, малиновым, брусничным, вздыхают о летнем лесе, где росли душистые ягоды. Маленький Егор часто ездил с отцом за жимолостью на Слюдянку, ведрами брали, а в начале августа на Ореховом перевале — черника с голубикой. Стены квартиры шагают вперед, всего полшага, кот жмурится в ногах — мир теснее, уютнее в ноябре. В эти черные вечера мама уже иногда бормотала у плиты, снимая накипь: “Убей не вспомню, где игрушки елочные, хоть примерно”.

Егор вдруг понял, каким счастливым был раньше. Нет, конечно, вокруг только и говорили, что о безвременье, выпавшем на их долю. Мама вкалывала в садике за одни котлеты, отец седьмой месяц выплачивал долг за вмятину на иномарке, которую едва задел на своем “газике”. Хорошо, Егор помог: и с частью долга, и с ремонтом. Бабушка мыла полы в общаге политеха, в которой теперь жили одни монголы, торговцы мехом сурка. Прямо там и торговали. Куда делись студенты, никто не знал. Бабушка рассказывала, что теперь вся страна покупает у сибиряков эти крашенные под норку шапки, а им срок — одна зима. Сосед по площадке гонял из Японии машины, не поделил что-то там с партнерами, и его взорвали из гранатомета “Муха” прямо на трассе.

— Мрет людей больше, чем рождается, — поджимала губы бабушка, откладывая газеты. — Губернатор сбежал, где это видано. Сказано, первый раз такое в России.

Он не сбежал, сам подал в отставку, не справившись с неплатежами, безработицей, пикетами. По всей области бастовали учителя, медики, шахтеры. Работы не было, а за ту, которая была, месяцами не платили.

Тяжкие, муторные годы. Но Егор другого времени не знал и был счастлив в этом. Его единственным смыслом жизни, его страстью были машины — под присмотром отца водил с семи лет. Во дворе рассказывал, что даже родился в такси по пути в роддом, — мама улыбалась, кивала. Профессию Егор получил еще до службы в ВДВ и выжил в перестроечной армии благодаря тому, что чинил машины всему офицерскому составу. После дембеля в бандиты не соблазнился — дело его спасло, подхватило. Голову имел вдумчивую, светлую, руки золотые. Он быстро стал универсалом, шарил в автоматических коробках, уверенно диагностировал, потому что мыслил иначе. Стуканул движок, деталь полетела — за причинами шел далёко, в самое сердце автомобиля. Ему часто снилось, что в голове у него вместо мозга двигатель, а он сам крошечный, как Гулливер у великанов, осторожно двигается вверх и вниз по корпусу, прикладывает ухо к металлу, слушает. Нащупывая ногами уступы, перепрыгивает, цепляясь за гайки и болты, карабкается по трубкам. Или просто смотрит со стороны, как ходят поршни — впуск, впрыскивает форсунка, поршень наверх, сжимает горючку, искра между электродами, рабочий ход, выпуск, — думает. Ночной кошмар, когда в голове не двигатель, а молчаливая плата ЭБУ. На сдельной сколько сможешь, столько и заработаешь, хоть сутками из бокса не выходи. В общем, он нашел себя в этом шатком странном времени, встроился в него. Втайне гордился этим.

Егор помнил, что еще совсем недавно он радовался вечеру пятницы, горячему супу, барам и шашлыкам, с пацанами собирались постоянно, девушки были, а теперь...

Вчера взял ее книгу посмотреть, про что хоть там. Она застукала его с этим Гарсиа Маркесом, расхохоталась: “Ты читать, что ли, умеешь?”

Зло думал, что не гонит его лишь из-за тачки. Он перебрал ее до винтика, покрасил, заменил все, что мог, фарш, все дела. Из старой японки такую тачилу... Делал все долго, тщательно; отдавал ей неохотно. Она прыгала как ребенок, по городу рассекала. Потом он снова придумывал, что бы еще подшаманить. Тянул, одним словом.

Он вспомнил про сырники уже у подъезда. Не стал подниматься, чтобы все обдумать; разгоряченный, кружил вокруг дома с банкой пива в руках. Новый год через полтора месяца, это же так просто: купит елку самую-самую; сырники — неужели не сделать? — с мамой потренируется; черничное варенье вообще не проблема, достанет из-под земли. Ну, с медвежатами пока не получится, улыбался в туманный вечер, но через год-другой, год-другой, бормотал в облепиховом свете фонарей.

Пивные банки он не выбрасывал, хранил в них потом гайки, болты в мастерской, но сейчас установил пустую банку на асфальте. Прыгнул сверху со всей дури, смял ее с грохотом — отлично он все придумал.