Читать книгу "Болотница - Татьяна Мастрюкова"

Я, услышав об этом, очень удивилась. Никакого столба, а уж тем более телефона ни рядом с нашим домом, ни вообще где-либо в Анцыбаловке я не видела, и хозяин дома о нем не упоминал, и родители тоже.

Но оказалось, что и не могла увидеть. Неделю провисел аппарат, а потом зарядили дожди, и место вокруг столба с телефоном затопило так, что к нему было не пробраться при всем желании, а желания ни у кого не возникало. В какую-то ночь после ливня столб просто рухнул на землю. Конечно, можно было вызвать ремонтную бригаду и все восстановить, но, поскольку это зависело только от Лоскатухина, столб так и остался валяться на земле, в размокшей жиже. А потом его затянуло внутрь. То есть банально засосало образовавшееся от зарядивших дождей болото.

А когда погода наладилась, земля высохла, поперла трава, от столба с телефоном не осталось даже воспоминания. Формально, по документам, связь с Анцыба-ловкой существовала. Но на самом деле ее не было совсем.

Я невольно вздрогнула, представив себе, что там, под землей, телефон продолжает работать. Неизвестно, имеется ли у таких аппаратов обратная связь, но если существует, то что будет, когда кто-нибудь вздумает позвонить в Анцыбаловку, чтобы, например, предупредить о чем-то? Будет ли слышен телефонный звонок сквозь толщу земли?

– А куда делся сам дед Евгений? – выслушав рассказ бабушки, спросила я.

Та махнула рукой:

– Да прямо вот здеся же он помер.

– Прямо вот здесь? – переспросила я пораженно, оглядывая уютную комнату.

– В Зеленово, – уточнила Галка, прыснув от смеха.

Старушка снова очень неодобрительно посмотрела на внучку, но замечание делать не стала, просто продолжила:

– Так я ж и говорю, прямо здеся. Приехал же, как обычно, за провизией, да и прихватило его. Сердце, говорят. И врачи ж не успели, уж скончался сразу. А Пират-то его плакал, скулил, бегал, бегал. Скучал, значит, по хозяину-то.

– Пират?

Я окончательно запуталась. В голове возник абсурдный образ пиратского капитана Джека Воробья, мечущегося перед зеленовским магазином в полном обмундировании и скулящего. Но почему-то эта сцена меня не рассмешила.

– Да пес его. Здоровущий, никого к себе не подпускал же. Побаивались его, хотя он не трогал, не лаял никогда, нет.

– В Анцыбаловке вообще никто не лает, – буркнула Галка.

– Да, это удивительно! Такая тишина стоит! – подтвердила я.

– Да ничего ж удивительного, – снова отмахнулась старушка, но объяснять свои слова не стала.

– И что стало с этим Пиратом?

– Кто ж его знает, псину. Сгинул. Его ж к себе брать побоялись, уж больно суровый зверь. Подкармливали, но брезговал он, не ел. Не приучен же. А где питался, не понять. В лесу охотился, должно быть. А потом как-то враз пропал. Может, пошел хозяина искать. Собаки – они ж верные. Как раз пропал перед приездом лоскатухинского племянника-то, который наследник же.

– Погодите-ка, вы же говорили, что у Евгения Лоскатухина не было домашних животных и жил он один. А теперь, оказывается, не один, а с собакой.

– Так разве ж это скотина или кура? Скажешь тоже! Это ж почти как человек ему был. Он его кутенком на болоте-то и выловил же. С мешка прямо и снял, в котором помет топили. Остальных-то утянуло, а энтова успел, стало быть, да.

– А чего Лоскатухин на болоте делал? – удивилась я.

– Смотрел. У них все смотрели же, Лоскатухины-то.

– Что смотрели? – не унималась я.

Бабка проговорила неохотно, будто через сито цедила:

– Да место-то ваше гнилое, поганое. Всегда ж было, потому и Анцыбаловка.

– Анцыбал – это ж черт болотный, – подсказала мне Галка, видя мое недоумение.

Старушка сверкнула на нее глазом, быстро, как-то по-птичьи перекрестилась, и девчонка опять замолчала.

– Говорю ж, всегда нечисто было. На моей памяти пять раз же деревня вымирала, да власти-то завсегда заново селили. Мол, чем новые дома справлять молодежи, дешевле старые же использовать. Никто ж понять-то не мог, куда семьями съезжают. И работа была, и хозяйство наладили, и нате вам. Только Лоскатухины там и жили. Как дома Лоскатухин, который самый старший мужик, так в Анцыбаловке житье налаживается. Как уезжает – в армию там или куда еще мужиков отправляли, на работы какие, – так наперекосяк все. Дед Евгений последний же был. Батя его инвалид был одноногий, когда совсем плох стал, пока сын не вернулся, даже в Зеленово не ездил, только же к лесу доковыляет и обратно. А как Евгений-то вернулся с армии, так сразу же дядя Петро и преставился. Ослобонился, значит. – Старушка покачала головой, будто осуждая его за это. – Лоскатухиных уж и язычниками прозывали, и антихристами…

– Атеистами, – подсказала Галка.

– Только ж не были они ни теми, ни теми.

– А кем были?

– Кто его знает, как же это прозывается… Не дозорные, не сторожа… Только ж дело свое знали. Тута когда помещик же еще был, то вместо наказания в Анцыбаловку ссылал. Добрый был человек. Считай, человека-то судьбе предоставлял. Места-то у нас же знатные, кто работать хочет, тот живет припеваючи. Да и лодырю перепадет. А тут уж… Все под Богом ходим. Ну и как с Лоскатухиным договоришься, конечно. Они же суровые были, проступков не спущали.

Я еще раз оглядела видавшую много поколений Галкиной семьи комнату и задала сам собой напросившийся вопрос:

– Если Лоскатухины жили чуть ли не с самого основания деревни, то почему у них такой небольшой дом? И выглядит он гораздо новее вашего!

– А, это тоже история. Как дядя Петро-то помер и Евгений один остался, он же сразу, стало быть, старый дом отцовский, родовой, и снес же. А тот же еще крепкий был, широкий, для всей семьи, как раньше строили. И не пожалел же родного гнезда, и бревна не оставил. Пригнал каких-то мужичков с других деревень, матерьялы они с тех мест привезли, наш лес не трогали, и срубили новый дом. Все ж еще удивлялись, что первым делом-то подвал-то старый засыпали же и новый рыть не стали.

Так что дом-то, считай, на одного же Евгения строился, будто он сразу знал, что детей у него не будет и много места-то и не надоть. И что жена рано уйдет. Он долго же не женился, все уж поговаривать начали, что не дело это – молодому-то мужику одному-то жить.

Никто же из тутошних не больно-то хотел родниться с Лоскатухиными, и те жен же всегда брали со стороны, хотя всегда жили хорошо, даже в самые лихие времена, не голодали, и мор обходил стороной их дом и скотину. Все мужики их, хоть и не особо собой видные, а все ж крепкого здоровья и выносливые ж все, не пьянствовали, не курили, баб же своих не лупили, а все же ни одна девушка, даже самая неказистая, не рвалась войти в их семью. Да и что рваться, коли с женами у Лоскатухиных не сильно ладилось: рано же мерли, буквально на пустом месте косила их то болезнь, то несчастье какое. Мужики-то лоскатухинские, получается, все ж крепкие, а из баб же ни одна до преклонного возраста не дожила.