Читать книгу "Обрученные - Элли Каунди"

И зеленая таблетка.

Большинство людей, которых я знаю, время от времени принимают зеленые таблетки. Перед каким-нибудь тестом. Перед Банкетом обручения. Когда нужно успокоиться. Если вы принимаете их не чаще, чем один раз в неделю, Общество не обратит на это внимания.

Но я никогда не принимала зеленых таблеток. Из-за дедушки.

Я очень гордилась, когда мне впервые доверили их носить, и показала ему контейнер.

— Посмотри, — сказала я ему, отвинтив крышку серебристого контейнера. — Сейчас у меня есть синяя и зеленая. Мне нужна только красная, чтобы стать взрослой.

— А-а, — сказал дедушка. Казалось, мои слова произвели на него впечатление. — Ты взрослеешь, это несомненно. — Мы прогуливались по лужайке около его дома. — Принимала ли ты хоть раз зеленые таблетки?

— Еще нет. Но на следующей неделе мне придется представлять одну из Ста картин на уроке культуры. Может быть, я приму таблетку. Немного боюсь выступать перед всеми.

— Что за картина? — спросил он.

— Номер девятнадцатый, — ответила я. Он взглянул на меня задумчиво, стараясь припомнить, что это за картина. Он не знает... не знал Сто картин так же хорошо, как Сто стихотворений. И все-таки после недолгого размышления вспомнил. — Это картина Томаса Морана, — догадался он, и я кивнула. — Мне нравится ее колорит.

— А мне нравится небо, — сказала я. — Облака так драматичны, наверху и в каньоне.

В картине ощущается нависшая опасность. Стремительные серые тучи, зазубренные скалы. И это мне тоже нравилось.

— Да, — заключил он. — Это прекрасная живопись.

— Там все красиво, так же как здесь, — сказала я, хотя на той лужайке все было по-другому. Она была усыпана цветами всех оттенков, которые нам запрещено носить: розовыми, желтыми, красными, ошеломляющими своей яркостью. Они притягивали взгляд и наполняли воздух ароматом.

— Зеленая лужайка, зеленая таблетка, — произнес дедушка. Потом посмотрел на меня и улыбнулся: — Зеленые глаза у зеленой девочки.

— Это звучит как стихотворение, — заметила я, а он рассмеялся.

— Спасибо. — Он помолчал минутку. — Я бы не советовал тебе принимать таблетку, Кассия. Даже перед твоим докладом. А может быть, и никогда. Ты достаточно сильна, чтобы обойтись без нее.

Сейчас я лежу на боку, ощупывая рукой зеленую таблетку. Наверное, я не стану ее принимать, даже этой ночью. Дедушка считал меня достаточно сильной, чтобы обойтись без таблетки. Я закрываю глаза и думаю о дедушкиных стихах.

Зеленая таблетка. Зеленая лужайка.

Зеленые глаза. Зеленая девочка.

Когда я засыпаю, мне снится, что дедушка дарит мне букет роз.

— Прими их вместо зеленой таблетки.

Я так и делаю. Я обрываю лепестки с каждого цветка. К моему удивлению, на каждом лепестке написано слово — слово из стихотворения. Они расположены в неправильном порядке, и это озадачивает меня. Но я беру их в рот и пробую на вкус. Они горькие, такие же горькие, какой, по моему представлению, должна быть зеленая таблетка. И я знаю, что дедушка прав: если я хочу сохранить стихи, я должна сохранить их внутри себя.

Когда я просыпаюсь утром, я вижу, что зеленая таблетка по-прежнему в моей руке, а слова стихов до сих пор у меня на губах.

ГЛАВА 11

Звуки, сопутствующие завтраку, проникают из кухни через холл в мою комнату. Звонок, возвещающий о прибытии еды, свободно проходит сквозь все щели. Стук — это Брэм чем-то стучит. Скрипят стулья; звучат голоса — родители разговаривают с Брэмом. Вскоре запах еды просачивается под мою дверь, а может быть, проникает сквозь тонкие стены нашего дома, которые пропускают все, что угодно. Запах знакомый — это запах витаминов и чего-то металлического, возможно фольги.

— Кассия? — зовет мама, стоя перед моей дверью. — Ты опаздываешь к завтраку.

«Я знаю. Я нарочно опаздываю к завтраку. Не хочу сегодня видеть отца. Не хочу обсуждать то, что случилось вчера, но не хочу и молчать об этом — сидеть за столом за своей порцией пищи, стараясь представить себе то, что представить невозможно: дедушка ушел навсегда».

— Иду, — откликаюсь я и выпихиваю себя из кровати. Проходя через холл, слышу объявление по радио и, мне кажется, улавливаю слово «восхождение».

Когда я появляюсь в кухне, отца там уже нет — он уехал на работу. Брэм натягивает дождевик, скалясь, как дикий зверек. Как он мог так быстро забыть о том, что случилось вчера?

— Предполагают, что пойдет дождь, — сообщает он мне, — и у тебя сегодня не будет восхождения. Они только что сообщили об этом на порт.

Мама протягивает Брэму его шапку, и он нахлобучивает ее на голову.

— Пока! — бросает он нам и выходит из дома, на этот раз рано, потому что он любит дождь.

— Так, — говорит мама, — похоже, у тебя есть немного свободного времени. Что ты намерена делать?

Я сообразила мгновенно. Большинство участников восхождения будут слоняться без дела по школьным коридорам или доделывать свои домашние задания в школьной библиотеке. У меня на уме нечто другое — визит в другую библиотеку.

— Я думаю, что могу навестить папу. Мамины глаза смягчаются, она улыбается:

— Я уверена, он будет рад. Ведь ты не видела его сегодня утром. Однако он не сможет надолго оставить работу.

— Я знаю. Я только поздороваюсь с ним.

И уничтожу нечто опасное, то, чего у меня быть не должно. Что-то, чему скорее место в старой библиотеке, если они действительно сумеют восстановить состав всего сгоревшего в трубах мусоросжигателей.

Я беру из контейнера один из сухих треугольных тостов и думаю о том, как стихотворения выглядят на бумаге. Я помню многие слова из них, но не все, а должна помнить все. До последней строчки. Удастся ли мне еще раз тайком взглянуть на листок перед тем, как уничтожить его? Смогу ли я сохранить эти слова навсегда?

Если бы мы умели писать, а не только печатать на наших скрайбах, тогда я могла бы при случае записать их снова. Тогда я смогла бы сохранить их до моей старости.

Выглянув в окно, я вижу Брэма, который ждет аэропоезда на остановке. Дождя пока нет, но Брэм прыгает вверх и вниз по металлическим ступенькам платформы. Улыбаюсь про себя и надеюсь, что никто не скажет ему, чтобы он перестал, потому что знаю точно, зачем он это делает. Если нет настоящего грома, он создаст его сам.

Когда я выхожу из дома, единственный, кто идет по направлению к остановке, это Кай. Поезд в среднюю школу ушел, следующий пойдет в Сити. Кай обязан сообщить на работу, если его активный отдых по каким-то причинам отменяется. Ему не положено иметь ни одного свободного часа. Я наблюдаю за Каем, как он идет, расправив плечи и высоко подняв голову, и меня осеняет: как ему, должно быть, одиноко! Он так долго сливался с толпой, и теперь они снова отделили его.