Читать книгу "Парижские бульвары - Роксана Гедеон"

Она меня слегка удивляла, эта девушка. Чувствительная, самоотверженная, набожная… Последнее представлялось наиболее невероятным. Сразу видно, что Валентина не жила при дворе и не бывала в Версале. Непосвященным там быстро объясняли, что разврат, интриги, измены – это хорошо, приятно и современно, в то время как добродетель, набожность и нравственность – смешно, скучно, непривлекательно и к тому же идет только во вред. Может быть, эта девушка – протестантка? Там, на юге Франции, они все гугеноты. А гугеноты, как известно, до сих пор бережно хранят то, что растерял католицизм. Я уже совсем пришла к выводу, что имею дело с протестанткой, но вдруг вспомнила, что Валентина читала молитву по-латыни, а не по-французски. Следовательно, она все-таки католичка.

Размышляя и вспоминая вчерашний кошмар, я налила воды в медный таз, сгорая от желания вымыться. День был такой жаркий, что воду даже не приходилось греть. Я настежь распахнула окно кухни, сняла с себя все лишнее, кроме юбки и лифа, и все же дышалось в комнате трудно.

Я с наслаждением вымылась, стараясь приглушать плеск воды, чтобы не разбудить Валентину. Но она даже не шелохнулась. Я подумала, что нужно будет достать для ее щиколотки и моей ноги какое-то лекарство, иначе, не дай Бог, положение может ухудшиться.

Я дважды намыливала голову, снова наливала воды и тщательно терла мягкой мочалкой плечи, шею и грудь, словно старалась смыть с себя все признаки вчерашних событий. Как-никак, вчера я убивала людей. Странно, но угрызений совести или страха по этому поводу я не испытывала.

Когда я, стоя у окна, надевала чистый лиф и натягивала подвязки для чулок, странные тревожные мурашки забегали у меня по спине. Я выпрямилась и обеспокоенно огляделась.

Физически, всем существом я ощутила, что за мной наблюдают. Это ощущение было так навязчиво, что я ни на минуту не усомнилась: да, на меня кто-то смотрит.

Но кто?

Мне стало страшно. Я заглянула к Валентине. Она спокойно спала, отвернувшись к стене. Нет, это не она.

Так откуда же это пристальное внимание? Я чувствовала себя так, словно вот-вот должна была попасть в ловушку.

Тряхнув головой, я попыталась взять себя в руки. Что за чепуха? Что за мистическое настроение овладело мной? Я села к окну, чтобы просушить волосы.

И тогда я увидела его.

Он стоял в саду, полускрытый ветвями яблоневых деревьев и черемухи, стоял, оставаясь почти невидимым для меня, – пока я не выглянула в окно, – и в то же время мог прекрасно наблюдать за всеми моими действиями.

Я в ужасе смотрела на него, не произнося ни слова. Сама его наружность могла внушить страх. Он был весь в черном, с головы до пят: темный камзол, черный шелковый галстук, шляпа из черного фетра и, несмотря на то что было жарко, – черный длинный плащ. Бессознательно я нарекла незнакомца Черным Человеком. Но что ему нужно?

От отвел руку от лица, взглянул на меня… Я не смогла запомнить ни одной его черты, в глаза бросалось только одно – этот странный черный цвет, господствовавший в его фигуре. Я была слишком возбуждена, чтобы трезво оценить происходящее.

– Вы кто? – прошептала я сдавленным голосом. – Что вам угодно?

Он мрачно приподнял шляпу:

– Я Бальтазар Руссель. Мне было достаточно удостовериться, что вы дома.

Не сказав больше ни слова, он открыл калитку, ведущую в овраг, заросший крыжовником, где часто играли мальчишки. Я ожидала увидеть незнакомца на другой стороне оврага, где начинались владения красильной мастерской. Но сколько я ни всматривалась, больше Черного Человека не увидела. Он исчез, испарился, ушел неизвестно каким путем, не дав мне возможности заметить, в какую сторону.

Потрясенная, я опустилась на стул. Бальтазар Руссель… Что за чушь! Я понятия не имею о человеке с подобным именем! «Мне было достаточно удостовериться, что вы дома». А зачем? И к чему все эти черные одежды?

Я в бешенстве обдумывала все увиденное и то немногое, что услышала, и не находила ответа ни на один свой вопрос. Кто наблюдает за мной? По чьему приказу, черт побери?

– Что с вами, Сюзанна? – раздался нежный голос Валентины.

Я обернулась, попыталась ей улыбнуться. Не нужно, чтобы она тревожилась по пустякам.

– Ничего. Это… это мальчишки слишком расшалились, так я накричала на них.

Валентина сладко потянулась. Ее взгляд, брошенный на меня, выражал благодарность.

– Я так хорошо отдохнула. Который сейчас час?

– Семь вечера. Я сейчас же ухожу за едой.

– Но ведь еще не стемнело!

– Лавка находится в двух шагах от улицы Турнон, и я, может быть, даже не встречу никого по дороге.

Я быстро спрятала волосы под чепец. Уже на пороге мне пришло в голову спросить Валентину о странном незнакомце. Я обернулась, нерешительно взглянула на соседку:

– Послушайте, Валентина, вам не приходилось слышать о человеке по имени Бальтазар Руссель?

Она покачала головой.

– Пожалуй, нет… Зато я знала Жозефа Русселя, он часто приезжал к отцу из Парижа.

– Жозеф Руссель! – ошеломленно произнесла я. – Снова это раздвоение: два Батца, две пары его друзей, два Русселя…

– Почему вы так взволнованы, дорогая моя? Я передернула плечами.

– Это сущая чепуха! Я просто сильно устала… Вот приду из лавки, снова буду спать, чтобы хоть завтра мне не мерещились всякие миражи.

В булочной очень быстро выяснилось, что деньги я, как последняя растяпа, забыла дома. Булочник долго сопел носом, напоминая мне о том, что времена сейчас тяжелые и что он не имеет ни малейших гарантий с моей стороны в том, что я уплачу по счету. Я уговорила его поверить мне. Хлеб сегодня был отвратительный – влажный, тяжелый, темный. А чего же можно ожидать, если весь Париж отправился штурмовать Тюильри и думать о хлебе стало некому.

– А что с королем, вы не слышали? – спросила я осторожно.

– Откуда мне знать! Говорят, Собрание выделит ему Люксембургский дворец, но Коммуна против… Я знаю только то, что в ближайшие дни хлеб подскочит в цене, это уж как пить дать.

Я возвращалась, ничего не замечая, предаваясь раздумьям и одновременно сердясь на себя за тревожные мысли. Я лишь мельком отметила те мелочи, что заслуживали куда большей настороженности. Во дворе прогуливались два человека в трехцветных поясах, то и дело поглядывая на окна. Сам двор словно вымер: исчезла женщина, развешивавшая белье, и старуха, варившая в чане мыло. Куда-то убежали дети. И наконец, бросилось в глаза расплывшееся в злорадной улыбке лицо тетки Манон, прижавшейся приплюснутым носом к оконному стеклу. Я тогда не поняла, чему она радуется. Ее привычка подглядывать за жильцами была мне известна, так что я опустила глаза и попыталась поскорее проскользнуть на лестницу.