Читать книгу "Марь - Алексей Воронков"

– М-да… – вздохнул Грачевский. – Конечно, это жестоко – так губить природу, но ведь именно жесткое, а порой и жестокое отношение к ней и дало человечеству возможность утвердиться на этой земле. А что было бы, если бы мы жалели каждую былинку? Да мы бы с голоду все передохли!.. Но ничего, – пытался успокоить он товарища, – пройдет время – и раны в конце концов заживут. И тайга эта снова станет прежней…

Рудик смотрит на него, как на сумасшедшего.

– Неужели ты в это веришь? – спрашивает он. Володька пожал плечами. – Смешной ты, ей-богу! Да не будет как прежде, слышишь? Не будет! – повторил он.

Будучи повернутым на своих точных науках, он тут же переходит на привычный ему заумный язык, пытаясь с помощью научных фактов, а то и формул, которые он вычерчивал прямо на земле, доказать собеседнику свою правоту.

– … Физика и база ее двадцатого века – это не что иное, как равновесное состояние всей природной среды Космоса, – быстро начертав что-то сухой веточкой, которая постоянно ломалась в его руке, произнес он. – А тем более нашей Вселенной, где… – Он на мгновение задумался, подбирая нужное слово. – Где деятельность человечества… гм, направлена в ущерб себе и окружающей нас природе.

Володьке трудно было понять смысл его слов, тем более всех начертанным им формул и то, какую роль они могут играть в его личном философском представлении о природе. Понял одно: физики, говоря о понятных вещах, слишком усложняют все. Что способы мышления представителей точных наук в корне отличаются от тех категорий, которыми оперируют гуманитарии. И, наверное, это хорошо, потому как оба эти подхода есть не что иное, как два конца некоего единого целого. Или же два полюса на глобусе нашей общей судьбы.

Однако долго слушать заумные речи Рудика было утомительно, и, чтобы перевести разговор в родную ему плоскость, Володька ловко вклинивается между двух формул Старкова и произносит:

– Наверное, старик, ты в чем-то прав – человек в самом деле порой забывает, что он не один на этом свете. Помнишь как у поэта? – Он снова цитирует Волошина:

…Огородил свой разум частоколомТорчащих фактов, терминов и цифрИ до последних граней мирозданьяРаздвинул свой безвыходный Таноб.

Рудик согласен с поэтом, только вот слово «Таноб» приводит его в замешательство.

– Таноб? А что это такое? – интересуется он.

Володька на мгновение задумывается.

– Если мне не изменяет память, это место подвижничества христианских аскетов, – говорит он.

Рудик покачал головой.

– Надо же, а я и не знал, – говорит. – И где ж оно, интересно, находится это место?

– Вот этого я сказать тебе не могу, – смущен своей случившейся несостоятельностью Грачевский. – Надо посмотреть в книгах…

– Ха! – отреагировал на это по-своему Старков. – Где ж ты тут, интересно, возьмешь эти книги? Может, в медвежьей берлоге пороешься? – Он смеется.

Володька посмотрел на него не то с укором, не то с сожалением.

– Эх ты, гуманоид несчастный! – проговорил он. – Ты что, забыл? Тайга – это ведь не только звери… Взять тот же Бэркан. Сам же видишь, что там не медведи живут, а люди. Ну а коль люди, то…

Старков не дает ему договорить.

– Неужто ты думаешь, что у этих эвенков есть своя библиотека? – спрашивает он Володьку. – Ну если даже она и есть, то там, могу поспорить, нет ничего о твоем Танобе.

Услышав это, Грачевский невольно вздохнул.

– Вот бы сделать разведку… – мечтательно проговорил он.

– Ну а что нам мешает? – тут же оживился Рудик. – Я бы в школу зашел – может, у них там телескоп есть…

Грачевский удивленно смотрит на него.

– А на кой он тебе? – спрашивает. – Или за девками местными решил из укрытия наблюдать? Так я тебе бинокль дам.

– Да какие девки! – поморщился Рудик. – Просто я люблю небо разглядывать… Хочу свою звезду найти, понимаешь? Может, как раз здесь я ее и найду.

– Ну давай-давай, действуй! – улыбается Грачевский. – Только в поселок мы все равно не пойдем. Вот если отменят приказ…

Рудик как-то безнадежно посмотрел на него.

– Ага, жди, отменят его… Да скорее у меня хобот на лбу вырастет, чем эти там, – он машет куда-то рукой, – сжалятся над нами. Честное слово, будто бы в тюрьме живем…

2

Пока не наступили холода, печки-времянки, которые здесь все называют «буржуйками», бойцы не топят. В палатках за ночь так надышат, что даже жарко становится. Но так будет недолго. Придет зима – и все изменится. Морозы-то здесь о-го-го, говорят, какие. Но пока ничего, жить можно. Вот только старшина не позволяет им ходить в поселок. Но у того есть строгий приказ. А народ ропщет: мол, разве мы не заслужили? Работаем-то, как лошади.

Что верно, то верно. Работали пацаны хорошо. Правда, не все. Те, что новенькие, все делали из-под палки. План для них – пустой звук. Грачевский хотел раскидать их по бригадам, но они уговорили его не делать этого, взамен пообещав больше не бузить. Однако слово не сдержали. Бригада вальщиков Старкова, где они продолжали мутить воду, по их милости перестала выполнять план. Тогда Грачевский решил произвести рокировку – отправил Рудика со своей братвой на распиловку. Однако и это не помогло. А когда Старков попытался приструнить своих блатных, те только рассмеялись ему в лицо.

Тогда за дело взялся старшина. Нет, он не стал пугать парней, не стал проводить с ними банальные воспитательные беседы. Ему важно было понять, что ими движет. Главное, определить мотивацию поступков человека, говорил им когда-то на семинарских занятиях по педагогике молодой выпускник Московского университета Андрей Максимович Яковлев. Тот увлекался психоанализом – к нему и ходили толпами изучать Фрейда. Институтскому начальству это не нравилось. Фрейд, говорили они, родоначальник буржуазной псевдонауки, а Максимычу, так его называли студенты, казалось, было наплевать. Не верьте, говорил этот безумец, словно намеренно подставляя свою голову под гильотину. Фрейд-де гений. Привыкли мы жить по старинке, купаясь в волнах своего невежества, а жизнь-то ушла вперед. Люди давно изучают новые науки – только не мы. У нас, мол, как у тех сектантов, – то нельзя, это не можно.

Он был прав. Ведь то же самое было и с литературой… Где-то люди читали Набокова, Пильняка, Замятина, Оруэлла, а тут долби до умопомрачения этих классиков соцреализма. Скучно! Впрочем, и на лекциях по философии было не лучше. Весь мир бредил экзистенциалистами, Сартр, Фромм, Камю давно уже стали символами нового времени, а здесь сплошной, как выражался Володька, «антидюринг». Так вот и вышли из стен института хромыми на одну ногу. Да если бы Грачевский не читал эти «вредные» книжки, которые ходили в институте по рукам, если бы он не мучился по ночам, переводя со словарем статьи в иностранных философских и литературных журналах, да разве бы его можно было назвать сейчас образованным человеком? А так кое-что знает…