Читать книгу "Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - Анна Пастернак"

Борису артистический темперамент Евгении внезапно стал казаться менее душным – по сравнению с обыденной домовитостью Зинаиды. В нем всколыхнулась ностальгия по первой семье, соперничающая с непреклонным чувством долга перед второй. Он находил личность Зинаиды «трудной» и «негибкой» и к этому моменту уже сознавал, что их характеры слишком различны, чтобы они могли сосуществовать в какой бы то ни было гармонии. Годы спустя невестка Зинаиды, Наташа (которая вышла замуж за сына Зинаиды и Бориса, Леонида), говорила о своей свекрови: «У нее был очень негибкий[162] характер. Она была практична и дисциплинирована. Она говорила «а теперь идем обедать», и все садились за стол. Она была во главе стола, точно капитан, правящий судном».

Подруга Пастернака, поэтесса Анна Ахматова, говорила, что поначалу слепо влюбленный Пастернак не видел того, что замечали другие, – что Зинаида была «грубой и вульгарной». Друзьям Бориса из мира литературы казалось, что она не разделяет его стремления к духовным и эстетическим свершениям, предпочитая играть в карты и курить одну сигарету за другой до поздней ночи. Но Ахматова верно предсказала, что Борис никогда не бросит Зинаиду, потому что «принадлежит к породе тех совестливых мужчин, которые не могут разводиться два раза». То, что его эмоциональный путь еще не завершен, было предопределено. Ему вскоре предстояло встретить Ольгу, родную душу, которая станет его Ларой – мечтой всей жизни.

IV

Провода под током

Через шесть месяцев после первой встречи в редакции «Нового мира», после того как Ольга познакомила Бориса с двумя своими детьми, стало ясно, что их любовь – неоспоримый факт. Оба были одержимы друг другом, снедаемые страстным влечением. После того как Борис познакомился с Ириной и Митей тем апрельским вечером 1947 года, его стало тянуть к Ольге сильнее прежнего. Однако положение еще больше усложняло растущее осознание той боли и мучений, которые он готовил им всем, предавая Зинаиду. «Борис безмерно страдал[163] от последствий своих романтических решений», – вспоминала Ирина.

Когда тем весенним вечером детей уложили спать, Борис просидел с Ольгой в ее крохотной спаленке до полуночи, и обоих бросало из крайности в крайность – от восторга, вызванного силой их страсти, к лихорадочному отчаянию при осознании реального положения вещей.

Борис говорил Ольге, что разрывается между чувствами к ней и своей семье в Переделкине. Что всякий раз как он возвращается к Зинаиде после прогулок с Ольгой по Москве, когда он видит «уже немолодую» жену, ждущую его, ему вспоминается Красная Шапочка, брошенная в лесу. Он просто не может выговорить слова, которые репетирует снова и снова – слова о том, что хочет покинуть ее. В тот вечер в квартире Ивинской Борис пытался освободиться от своего глубокого, эмоционального и пламенного влечения к Ольге, признаваясь в неослабном чувстве вины по отношению к Зинаиде. Он объяснял Ольге, что его безразличие к жене никак не связано с ее, Ольгиным, появлением. Он несчастливо жил с Зинаидой все предыдущие десять лет. Борис признался: в первый же год брака с Зинаидой он осознал, что совершил страшную ошибку. Самым же ошеломительным из его признаний явилось то, что любил он на самом деле не Зинаиду, а ее мужа Генриха, перед чьими талантами преклонялся. «Его игра очаровала меня,[164] – говорил Борис. – Ведь он хотел даже убить меня, чудак, когда Зина ушла от него! Но потом зато очень был благодарен!»

Борис с такой му́кой говорил Ольге о драме распада своего первого брака и об «аде» домашней жизни с Зинаидой, что Ольга ни на секунду не усомнилась в нем и в его благородных мотивах по отношению к ней. Разумеется, больше всего на свете Борису хотелось бы прекрасной любви, великолепного романа с ней, но он не мог себе представить, как станет выпутываться из второго брака. Стоя в дверях на фоне сгущавшейся ночи, собираясь уходить, он говорил Ольге, что, как ему кажется, он не имеет права на любовь. Радости жизни не для него. Он – человек долга, и она не должна отвлекать его от устоявшегося образа жизни и его работы. Он добавил, что будет заботиться об Ольге до конца своей жизни. Достойное обещание, учитывая, что их отношения еще не зашли дальше платонических.

После ухода Бориса Ольга не могла уснуть. Не находя покоя, она то и дело выходила на балкон, прислушиваясь к звукам занимавшегося дня, глядя, как тускнеет свет фонарей под молодыми липами Потаповского переулка. В шесть утра раздался звонок в дверь. На пороге стоял Борис. Он уехал на дачу в Переделкино (электричкой – в отличие от Юрия Живаго, который ездил к своей возлюбленной и от нее верхом, пуская коня галопом), но сразу же вернулся и до рассвета гулял по улицам Москвы. Ольга была одета в свой любимый японский халат, украшенный чайными домиками. Она притянула любимого к себе, и они молча обнялись. Оба понимали, что, несмотря на сложность ситуации и разрушения, которые способен сотворить их любовный пыл, им не жить друг без друга.

На следующий день мать Ольги забрала детей и уехала с ними на природу, в Покровское-Стрешнево под Москвой, где стоял дом XVIII века, окруженный просторным парком. Борис и Ольга остались в Москве и провели свой первый день вместе «как молодожены».[165] Ольга с огромным удовольствием погладила измятые брюки Бориса; пусть никакой особенной романтики в этом не было, но, верный себе, поэт был «воодушевлен победой», радуясь тому, что они могут прожить этот день как супруги. В память об этом счастливом дне он подписал для Ольги маленький красный томик своих стихов: «Жизнь моя, ангел мой,[166] я крепко люблю тебя. 4 апр. 1947 г.».

Став любовниками, Борис и Ольга сделались неразлучны. Он каждый день приходил в ее квартиру в шесть-семь часов утра. Весна в том году перешла в жаркое лето: липы стояли в цвету, бульвары благоухали растопленным медом. Они были влюблены без памяти, довольствовались парой часов сна, жили на адреналине желания, возбуждения и жажды. Борис написал об этом времени стихотворение под названием «Лето в городе». Оно как одно из стихотворений Юрия Живаго вошло в текст «Доктора Живаго».

Разговоры вполголоса,[167]И с поспешностью пылкойКверху собраны волосыВсей копною с затылка.

Из-под гребня тяжелогоСмотрит женщина в шлеме,Запрокинувши головуВместе с косами всеми.

А на улице жаркаяНочь сулит непогоду,И расходятся, шаркая,По домам пешеходы.

Гром отрывистый слышится,Отдающийся резко,И от ветра колышетсяНа окне занавеска.

Наступает безмолвие,Но по-прежнему парит,И по-прежнему молнииВ небе шарят и шарят.

А когда светозарноеУтро знойное сноваСушит лужи бульварныеПосле ливня ночного,

Смотрят хмуро по случаюСвоего недосыпаВековые, пахучиеНеотцветшие липы.

По мере того как расцветал роман одержимого любовью писателя и Ольги, росло напряжение между Ольгой и ее матерью, Марией Костко, ибо в то время как Ольга и даже маленькая Ирина радовались тому, что поэт масштаба Бориса вошел в их жизнь, Мария была категорически против этого союза. Единственное, чего она хотела для дочери – чтобы та обрела эмоциональную и финансовую стабильность, найдя себе подходящего третьего мужа. «Невозможно, немыслимо[168], нет оправданий отношениям с женатым мужчиной, – не раз выговаривала Мария Ольге. – Да он же мой ровесник!» Должно быть, вдвойне тревожило Марию то, что дочь пустилась в отношения не просто с женатым мужчиной, но еще и с такой знаменитой и противоречивой фигурой. В ее глазах Ольга все равно что подписала свой смертный приговор, учитывая постоянные аресты и преследования. У Марии были все причины для страха, поскольку она испытала тяжесть сталинских репрессий на себе, проведя три года в ГУЛАГе во время войны. Что еще хуже, выдал ее один из близких: по слухам, именно ее второй зять, Александр Виноградов, донес властям, что Мария «поносит вождя»[169] в частных разговорах о Сталине в домашнем кругу. Полагают, что отчасти им руководило желание убрать тещу из перенаселенной квартиры. Адвокат рассказал Ольге, что, действительно, в деле Марии фигурировало обличительное письмо Виноградова, в сущности, донос на ее мать – открытие, которое не раз становилось причиной сопровождавшихся слезами скандалов между Виноградовым и Ольгой вплоть до самой его смерти в 1942 году. Впоследствии Ольга узнала, что лагерь, в котором содержалась ее мать, пострадал от вражеских бомбардировок; тюремный распорядок был нарушен, и заключенные умирали с голоду.