Читать книгу "Арминута - Донателла Ди Пьетрантонио"

— Я не знаю, где она, в старом доме ее точно нет.

Я двинулась на нее и прижала к раковине. Взяла за плечи, обтянутые черной материей, и встряхнула, даже не посмотрев на нее.

— Тогда я пойду к судье и на всех вас заявлю. Скажу, что вы перекидываете друг другу дочь, как будто я вам мячик.

Я выбежала из дома и осталась на улице. Вскоре спустились холодные сумерки, и я замерзла. Сидела в укромном уголке во дворе перед домом и смотрела, как загораются окна, а за ними суетливо двигаются безликие женские фигуры. Те, что рожали детей и дорожили ими, были, в моих глазах, нормальными матерями. В пять часов дня они уже начинали готовить ужин, стряпали основательную, сытную еду, необходимую в это время года.

С течением лет я перестала даже примерно понимать, что в моем случае значит «нормальная», и теперь действительно не знаю, которая из двух моя мать. Мне ее не хватает, как может не хватать жизненных сил, надежного убежища, уверенности в завтрашнем дне. Это пустота, от которой не избавиться, она мне хорошо знакома, но непреодолима. Заглядывая внутрь себя, я обнаруживаю унылый пейзаж, который ночью лишает меня сна и населяет призраками то небольшое пространство, что осталось за его пределами. Единственная мать, которую я никогда не теряла, — это мой страх.

В тот вечер Адриана вышла меня искать. Но оба уличных фонаря во дворе перегорели, а она побоялась заходить в сумрачную зону, держалась поблизости от двери и звала меня, обращаясь к темноте. Сопротивляться этим мольбам умирающего котенка было непросто, но я пыталась. Мне было видно, что она выскочила наружу без пальто и теперь притопывала ногами и терла руки, чтобы не окоченеть. Уходи, возвращайся домой, беззвучно умоляла я, но внутри себя просила о другом: останься еще, дождись, пока я буду готова. Она словно услышала меня и внятно ответила сразу на все вопросы:

— Если ты не вернешься, я останусь здесь и заболею, и ты будешь в этом виновата. У меня уже капает из носа.

Я еще немного потянула время, потом сдалась. Шагнула в мутный ореол света, и она увидела меня, помчалась навстречу и обняла.

— Ты меня чуть не угробила… — сказала она, потирая застывшую спину. — Когда ты решила сбежать, ты обо мне подумала?

Я была не голодна и сразу пошла спать. Через закрытую дверь до меня доносились голоса на кухне. Вдруг кто-то вошел в комнату, и я притворилась, будто сплю. Это была мать.

Я узнала ее по шарканью тапок. Она, должно быть, почувствовала, что я не сплю.

— Положи на грудь, не то заболеешь, — сказала она и отвернула угол одеяла.

Она нагрела в духовке кирпич и обернула его полотенцами, чтобы я не обожглась. Из-под груза, лежавшего на груди, по телу начало разливаться тепло и ощущение блаженства и скоро дошло до самого сердца. Теперь оно билось спокойно.

Она молча удалилась, а я погрузилась в короткий глубокий сон. Жара не было.

24

Я поняла, что наступило Рождество по тому, что начались школьные каникулы и в полночь зазвонили колокола. Я слушала их перезвон, лежа в кровати: на службу мы не пошли и рыбу в сочельник не готовили. Мы ели поджаренный хлеб, и мне он понравился больше, чем запеченный под соусом угорь, которым меня кормили в прежние годы. Мне он всегда казался каким-то липким, но приходилось съесть хоть немного из уважения к традиции: так хотела моя мать.

Утром соседские женщины вспомнили о нашем недавнем горе, и каждая принесла нам что-нибудь на праздничный обед: суп из артишоков с сыром, запеканку с фрикадельками, запеченную индейку в желе. Хозяева кирпичного завода только вечером двадцать четвертого декабря решили выдать рабочим зарплату за один месяц, хотя задолжали много больше, и отец по пути домой зашел в магазин и купил две пластины нуги. Мы порезали мясо, съели его, потом, хрустя орешками, с удовольствием лакомились нугой и засиделись за столом дольше обычного. Адриана жевала энергичнее и громче всех. Внезапно она вскрикнула и вскочила, схватившись за челюсть. Я пошла за ней в комнату: она сидела и плакала. Она широко открыла рот и положила указательный палец на наполовину почерневший молочный зуб. Какой-то светлый осколок, скорее всего кусочек миндаля, застрял в дырке, пробудив боль, которая уже некоторое время то появлялась, то затихала. Чтобы удалить кусок ореха, Адриана поковырялась в дупле зубочисткой, которую носила в кармане, потом сунула ее мне под нос:

— Понюхай, как воняет. Я такая несчастная, он все никак не выпадет. Лучше ты его вырви, а то у меня в этот раз никак не получается.

Я боялся сделать ей больно, но она настаивала. Зуб, как оказалось, держался на десне только с одной стороны и немного шатался, но выпадать ему было еще рано. Я попыталась надавить на него пальцем, но ничего не вышло. Не получилось и подцепить его нитью: я дергала, и в руках у меня всякий раз оставалась пустая петля.

— Тебе нужен инструмент, — подсказала она.

Мы отправились на кухню. Остальные уже ушли, нас ждала только куча грязной посуды в раковине. Я стала открывать ящики один за другим, не представляя себе, что ищу, просто разглядывая разные предметы. Нож? Нет, только не это, испуганно решила я. Вилка? Мы подошли к окну: зимнее солнце уже склонялось к закату. Адриана подставила мне нижнюю челюсть. Я поддела крайним острием зуб с той стороны, которая уже отделилась от десны. Адриана замерла и притихла, ее руки застыли в воздухе. Я глубже просунула зубец и заглянула ей в глаза: в них я увидела боль. Зрачки расширились, она по-прежнему не шевелилась. Затаив дыхание, я резко дернула вилку вверх. Зуб выскочил и провалился прямо в горло, а из десны фонтаном брызнула кровь. Кашляя и сдавленно вскрикивая, Адриана освободилась от чужеродного предмета, выплюнув его мне на ладонь вместе с длинной струйкой крови. Затем она, сцедив красную слюну, промокнула ранку тряпкой.

Вечером я плакала в подушку. Кто удалял ей молочные зубы, когда меня здесь не было? Она услышала и спустилась. Я рассказала ей о последней встрече двух моих матерей, которая случилась неделей раньше, и о том, что они решили переселить меня назад.

— Ты что, уезжаешь? — в ужасе спросила Адриана.

— Не сейчас, а в сентябре, когда пойду в старшую школу.

— Разве ты не этого хотела? — спросила она, немного помолчав. В ее неожиданно взрослом голосе я услышала легкий упрек, правда, мягкий, даже ласковый. — Конечно, они насильно вернули тебя сюда, но мы тебе не нравимся. Ты Арминута и поэтому плачешь каждую ночь, ворочаешься под одеялом, не можешь уснуть. Разве ты не рада, что возвращаешься в город?

— Я уже ни в чем не уверена, совсем запуталась. Никто мне не говорит, где я буду жить. Моя мать найдет мне место, возможно, в интернате при монастыре.

— Ты с ума сошла! В интернатах начальство все чокнутое, просто ужас! Они даже нижнее белье проверяют.

— С чего ты взяла?

— Есть тут один тип, живет за пекарней. Он такое рассказывает!

— Монахини меня волнуют меньше всего, — пробормотала я, проведя рукой по ее волосам. — Я тебя больше не увижу, — всхлипнула я.