Читать книгу "Контроль над разумом и другие сражения холодной войны - Леонид Млечин"

Посол Громыко был уверен, что жесткое и самоуверенное поведение Трумэна было основано на том, что Соединенные Штаты уже владели атомной бомбой. На самом деле только через два дня после этого разговора военный министр Генри Стимсон рассказал новому президенту о создании «самого мощного оружия в истории, когда одной бомбой можно будет уничтожить сразу целый город». Вице-президента Гарри Трумэна в атомный проект не посвящали.

Министру Стимсону было много лет, он побывал на высших постах, но гордился тем, что сражался в первую мировую и предпочитал, чтобы его называли полковником. Он был прямым человеком и даже с Рузвельтом разговаривал уверенно. Однажды он сказал Рузвельту:

— Господин президент, мне не нравится, когда вы что-то от меня скрываете.

Стимсон привел с собой руководителя атомного проекта бригадного генерала Лесли Гровса, чтобы тот дал необходимые пояснения. Но и генерал не знал, сработает ли бомба. Сообщил Трумэну, что первое испытание произойдет не раньше июля.

Главный военный советник президента адмирал Лехи твердо сказал Трумэну:

— Атомная бомба — самая дурацкая штука, которую мы когда-либо делали. Она точно не сработает, это я вам говорю как специалист по взрывчатым веществам.

Через три недели, 9 мая 1945 года на совещании у государственного секретаря Стеттиниуса решили свернуть поставки по ленд-лизу Советскому Союзу и Англии, поскольку Германия разгромлена и военные действия в Европе завершены. 11 мая Трумэн подписал директиву. 12 мая остановили погрузку и приказали судам, которые уже были в Средиземном и Черном морях, развернуться и следовать назад.

Москва и Лондон выразили возмущение. Вспыхнул скандал, и распоряжение отменили. Трумэн признавал потом, что это было одно из худших решений его президенства. В Москву заглаживать конфликт отправился Гарри Гопкинс, у которого сложились неплохие отношения с московскими руководителями. К сожалению, он страдал от тяжелого недуга желудочно-кишечного тракта и часто оказывался в больнице.

Сталин принял Гопкинса 26 мая 1945 года. Вождь сказал, что если это попытка надавить на Советский Союз, то это серьезная ошибка. Сталина не утешало, что Англию тоже лишили ленд-лиза. Вождь беседовал с Гопкинсом в общей сложности шесть раз. Гарри Гопкинс удачно съездил в Москву. После его визита на некоторое время атмосфера двусторонних отношений ощутимо улучшилась.

Трумэн записал в дневнике:

«Русские всегда были нашими друзьями, и я не вижу причины, по которой так не будет всегда».

12 сентября 1945 года военный министр Стимсон на заседании кабинета предложил поделиться с Москвой ядерными секретами, чтобы снять подозрительность и сомнения в двусторонних отношениях. Его поддержал только заместитель государственного секретаря Дин Ачесон. Большинство министров не захотело делиться столь важным секретом. Но когда в июле и сентябре 1946 года американцы проводили испытания ядерного оружия на атолле Бикини, пригласили советских экспертов, прикомандированных к комиссии ООН по атомной энергии, а также корреспондента газеты «Красный флот».

Отношение к Советскому Союзу стало меняться в последние недели сорок пятого и первые месяцы сорок шестого года. Сталин хотел окружить себя поясом дружественных государств вместо санитарного кордона, который был до войны, превратить Центральную Европу в надежный буфер для защиты от нападения. На Западе видели, что Сталин установил прокоммунистические правительства во всех странах, где была Красная Армия, и что свободными выборами в Восточной Европе и не пахнет.

На Западе плохо понимали, почему так происходит. Один из иностранных корреспондентов в Москве заметил:

— Нет специалистов по Советскому Союзу, есть только разные степени непонимания.

«Мне трудно примирить любезность и внимание, которое Сталин оказывал лично мне, с чудовищной жестокостью его массовых расправ, — вспоминал Аверелл Гарриман. — Те, кто не знал его лично, видели в Сталине только тирана. Но я видел в нем и другое — ум, удивительное владение деталями, расчетливость. Для меня он был более информированным, чем Рузвельт, и более реалистичным, чем Черчилль, в некотором отношении — самым эффективным лидером военных лет… Сталин остается для меня самой неразгаданной и противоречивой личностью в моей жизни».

Был ли советский вождь способен к искренности?

— Все государства маскируются, — однажды сказал Сталин, выступая перед партийными пропагандистами, — с волками живешь, по-волчьи приходится выть.

В зале засмеялись.

— Глупо было бы все свое нутро вывернуть и на стол выложить, — продолжил Сталин. — Сказали бы, что дураки…

«Со Сталиным, когда он был в хорошем настроении, контакт был легким и непосредственным, — вспоминал один из руководителей Югославии. — Сталин был холоден и расчетлив. Однако у Сталина была страстная натура с множеством лиц, причем каждое из них было настолько убедительно, что казалось, что он никогда не притворяется, а всегда искренне переживает каждую из своих ролей».

«Он был приучен жизнью, полной заговоров, — считал французский президент Шарль де Голль, — скрывать подлинное выражение своего лица и свои душевные порывы, не поддаваться иллюзиям, жалости, искренности и видеть в каждом человеке препятствие или опасность. Молчал Сталин или говорил, его глаза были опущены, и он непрестанно рисовал карандашом какие-то иероглифы…»

Черчилль пребывал в плену старой схемы «хороший царь — дурные советники». Премьер-министр говорил, что маршал Сталин вынужден считаться со сторонниками твердой линии в политбюро.

Его министр иностранных дел Энтони Иден объяснял журналистам:

— Ухудшение отношений с Советским Союзом связано с внутренним положением страны. Сталин вынужден соглашаться с волей политбюро, а некоторые советские военачальники в это время приобрели исключительно большое политическое влияние.

На встрече в Тегеране Черчилль объяснял, что неподготовленная высадка во Франции приведет к ненужным потерям — погибнут десятки тысяч солдат. Сталин ответил:

— Когда один человек умирает — это трагедия. Когда двадцать тысяч — это статистика.

Энтони Иден рассказывал коллегам, что Сталин показался ему очень маленьким, его движения напоминали кошачьи. Иден, конечно, знал о его преступлениях, и он пытался представить, как с рук Сталина капает кровь, но картина никак не складывалась. Западным политикам трудно было совместить образ обаятельного и разумного лидера, с которым они вели переговоры, с его ролью кровавого убийцы.

Сталинская «теплота» была порождением жесткости режима. Он был единственным, кто имел право пойти на компромисс и отступить от прежней позиции. Западные политики и дипломаты принимали это за его личную мягкость и готовность к компромиссам.

В Вашингтоне решили, что прямой и откровенный разговор со Сталиным поможет понять, чего хотят русские. Послом в Москву назначили генерал-лейтенанта Уолтера Беделла Смита, который был начальником штаба у Эйзенхауэра, — главного менеджера войны, мастера деталей с ясным представлением о целом. Ему объяснили: