Читать книгу "Мост через бухту Золотой Рог - Эмине Севги Эздамар"

— Девочка, когда приедешь домой, маме придется отмывать тебя арабским мылом.

Мужчины, все трое, спали напротив меня сидя, чтобы я могла спать лежа. Пока они спали, я изучала их лица. Те двое, что были без усов, с двух сторон клали головы на плечи усатому. Косточки немецкого рождественского гуся, сложенные на полу купе на немецкой газете, подрагивали и перекатывались на газетной странице, производя тихое шуршание. Когда мужчины просыпались, безусые спрашивали усатого:

— Где это мы?

Тот, подумав, отвечал:

— У болгар.

Когда поезд прибыл в Стамбул, я хотела встать, но затекшие ноги подломились от усталости.

И ДЕНЬ И НОЧЬ ПОД СВЕТОМ МЫ СТОЯЛИ

На перроне вокзала голуби и чайки носились среди чемоданов и над головами людей, которые, поставив багаж, радостно обнимались. Иной раз птицы по-хозяйски усаживались на чемоданы и долго на них сидели, как будто это они, а не люди вернулись из дальнего путешествия. И только когда настоящий хозяин уже брался за ручку, они неохотно взлетали. Отец и мама обступили меня с двух сторон и не отпускали.

Отец все повторял:

— Доченька, львеночек мой, неужто ты приехала?

Мама спрашивала:

— Дочка, ты хоть нас узнаёшь?

От волнения у них наэлектризовались волосы, и это электричество тут же перескочило и на меня. Так мы и пошли по улице, задевая друг дружку встопорщенными волосами. Я диву давалась, сколько мужчин на стамбульских улицах. Я шла как во сне, будто толкая перед собой воздух, собственные движения казались мне страшно замедленными, как под водой, и движения других людей тоже. Копытца осликов скользили по мелким камушкам мостовой, ослики истошно, всем телом кричали. Согнувшись в три погибели, чуть ли не касаясь лицом земли, взмокшие от пота грузчики тащили тяжеленные тюки. Ослы, грузчики, автомобили, корабли, чайки, люди — все это двигалось, шевелилось, но все движения почему-то были гораздо медленнее, чем в Берлине. В нос шибал запах моря и конской мочи, уличная грязь забрызгивала чулки женщин, и вся обувь казалась грязной и заношенной, даже обувь людей явно состоятельных. В заляпанных грязью ботинках мы взошли на паром. Паром покачивало то вправо, то влево, вслед за ним и моя голова склонялась то на плечо мамы, то на плечо отца, пока я не заснула.

Вечером, когда зажглись фонари, я спросила:

— Мама, что, в Стамбуле стало темнее?

— Да нет, доченька, в Стамбуле всегда было такое освещение, просто твои глаза к немецкому свету привыкли.

У папы была машина, «понтиак».

— Ты стосковалась по Стамбулу, — сказал он. — Давай я тебя немножко покатаю.

Он имел обыкновение иногда подвозить людей, если видел, что кто-то ждет на автобусной остановке. Так и сейчас, я сидела рядом с ним на переднем сиденье, а он рассказывал незнакомой женщине, которую мы подхватили:

— Это моя дочка, она только что из Германии вернулась, в Европе побывала.

— Европу повидать — большое дело, — отозвалась женщина. — Кто в Европе побывал, у того это прямо на лице написано. В Европе прогресс, это мы тут топчемся на месте, шаг вперед, два назад.

Затем женщина спросила у отца, выучила ли я в Германии немецкий язык. Отец переадресовал вопрос мне:

— Дочь моя, ты выучила немецкий?

— Нет, папа, не выучила, — ответила я.

Отец, глянув на женщину в зеркальце, сообщил ей:

— Нет, она не выучила немецкий.

— Ну, это никуда не годится, — заявила женщина, обращаясь к отцу через зеркальце. — Увидеть Германию и не говорить по-немецки! Ей надо выучить язык.

Отец спросил меня:

— Дочь моя, ты хочешь выучить язык? Слышишь, что говорит дама, тебе надо выучить язык.

— Да, папа, хочу.

В Стамбуле все оказалось по-старому, всё на прежних местах — мечети, корабли, мужчины, что на этих кораблях работали, мужчины, готовившие чай в чайных, даже зеленщик напротив нашего дома. Даже чья-то старая, давно поломанная машина стояла точнехонько на том же самом месте, где я видела ее год назад. Изнутри она заросла травой, пробивавшейся сквозь щели между корпусом и дверцами. И море было все того же цвета, и корабли по-прежнему сновали по нему между Европой и Азией. Я подумала: можно уезжать снова, тут ничего не изменится, все будет меня ждать. В нашем подъезде висела все та же лампочка, спиралька в ней еще год назад дрожала и иногда гасла, а потом снова вспыхивала. Когда я снова вернусь, подумала я, она будет вот так же дрожать, вспыхивать и гаснуть, можно спокойно уезжать. Я хотела выучить немецкий, чтобы потом избавиться в Германии от своего бриллианта и стать хорошей актрисой. Здесь мне каждый вечер нужно возвращаться домой и смотреть в глаза родителям. В Германии этого не будет.

Отец дал мне три тысячи марок и послал на курсы немецкого языка при Институте Гёте в маленький городишко на берегу Боденского озера. Все мои первые немецкие фразы начинались одинаково:

— Извините, можно мне сказать?

— Извините, вы не скажете, который час?

— Извините, можно мне еще одну картофелину?

Только по выходным мне не нужно было извиняться. По выходным вместе с итальянкой, которая тоже учила на наших курсах немецкий, мы автостопом уезжали в Швейцарию. Когда мы голосовали, возле нас часто останавливались французские солдаты, и опять получалось, что мы не можем объясниться, солдаты говорили только по-французски. Я, хоть уже немножко немецкий выучила, по-прежнему каждое предложение начинала с извинений.

Когда курсы кончились, я отправилась на вокзал. Можно было возвращаться в Стамбул, но я ведь еще не избавилась от своего бриллианта. Я позвонила Атаману в Берлин.

— Атаман, я теперь говорю по-немецки!

— Твой бриллиант все еще при тебе? Приезжай в Берлин, тут сейчас столько всего… Ангел тоже вот хочет, чтобы ты приехала.

Я сказала вокзальному кассиру:

— Извините, могу я купить билет до Берлина?

В поезде попутчица-турчанка сообщила мне:

— Я работаю на «Сименсе», там нужны люди.

В Берлине, в здании вокзала, слушая многоголосый гомон, я вдруг заметила, что понимаю отдельные фразы: «Извините, который час? — Без чего-то девять». Прямо с вокзала я позвонила Атаману и Ангелу. Незнакомый голос сообщил мне:

— Они в Эрлангене, на театральном фестивале. Вернутся через неделю.

Я вышла из вокзала, миновала «Венский лес» и разбомбленную церковь, оказалась возле ресторана «Ашингер», где стоя съела тарелку горохового супа. Пока ела, снова увидела в окошко попутчицу — турчанку, с которой говорила в поезде. Она стояла на остановке, дожидаясь автобуса. Тарелка моя была пуста, следом за женщиной я села в автобус, вышла на той же, что она, остановке и снова оказалась перед зданием женского общежития. Позади общежития возвышались башни заводских корпусов. Женщина сказала мне: