Читать книгу "Будь здоров, жмурик - Евгений Гузеев"

После Пушкина Толик принялся петь Вертинского, подражая его манере, «Где вы теперь, кто вам целует пальцы…», а после лилового негра спел еще одну вещицу, более актуальную – «Ваши пальцы пахнут ладаном».

Я хотел спать под звездами, но не рискнул почивать в стогу, как давеча, а решил пристроиться где-нибудь в другом местечке. Тут ведь можно даже на острых камнях сладко уснуть, и хоть бы что. Не пойму, каким образом, но в том уголке сада, который приглянулся мне неподалеку от флигеля, я, вместо булыжников, обнаружил висящий гамак и тотчас плюхнулся в него. Уж очень кстати он тут оказался. Не по моему ли желанию? О, как прелестно было покачиваться и глядеть на яркие небесные светила и мелькающие кометы. Интересно, бутафорное ли оно – это звездное небо? А, какая разница. Под ним ни комаров тебе, ни излишней прохлады или сырости. Кайф, в общем. Потом я погрузился в райский сон, то есть не тот привычный земной, а иной – этакое путешествие в некий промежуточный мир, где можно что-то необычное увидеть, разузнать, с кем-то пообщаться, как прошлый раз и даже каким-то боком прикоснуться к тому миру, оставленному. Рай, окружающий мою душу, вдруг растворился, пропал вместе с гамаком, заменился густой чернотой. И было непонятно, лечу я, падаю, взлетаю вверх, стою на месте или иду. Но я знал, что это не пустота, а нечто иное, важное – бесконечный темный коридор с вывернутой кем-то или разбитой лампочкой, в котором есть множество дверей. И стоит только нащупать дверную ручку и открыть одну из дверей, как тотчас можно оказаться в освещенном помещении, увидеть обитателей некой квартиры и многое, что их окружает. Я действительно увидел каким-то особым зрением чужую неухоженную квартиру и ее хозяина. Ба, да это же сосед мой Вова Лопухов – тот, что приперся на мои похороны. Судя по всему, он бухал в гордом одиночестве. Вова вообще был странным, но меня при жизни это мало беспокоило. Меня он побаивался, старался обходить стороной. Чувствовал вину, и связано это было с одним эпизодом. Кажется, во время одной моей рабочей командировки он пытался затащить к себе Любу, но она, думаю, не поняла, как-то тактично отказалась от приглашения зайти на чашку чая, а потом наивным тоном рассказала мне об этом. Вова, видимо, обратил внимание на то, что после этого я с ним перестал без надобности разговаривать при встрече, хотя и не намекнул ни разу на причины своего прохладного отношения к нему. Работал сосед где-то на мебельной фабрике, хотя ничего приличного из мебели в своей однокомнатной квартире не имел. Жилище это, он, конечно, сам не приобрел – квартира осталась от матери. У него была жена, но она сбежала. Возможно, Вова пил и в хмелю обижал ее, а может и трезвым колотил. Нынче его, как я сразу усек, снова заинтересовала соседка-вдова, совсем недавно похоронившая мужа, то есть меня. Он уже успел снова приблизиться к Любе, предложив свои услуги профессионального столяра. Экий ведь гад. Ящик, в который меня заколотили – вот в чем дело. Теперь супруга моя с этим кретином должна по гроб быть вежливой. Тьфу ты – опять гроб. А он, гад, руки теперь потирает. Вот почему на похороны притащился, будто родственник. Ведь как удобно – теперь она свободна, тут же рядом, далеко ходить не надо. Он, конечно, не догадывался, что Люба беременна. Впрочем, и она, забыв недавний сон с полетом, пока не ждала такого сюрприза. Я тотчас понял, что жену надо спасать от этих коварных замыслов соседа. Ее вежливость и воспитанность к добру не приведет. Того гляди и на чай этого маньяка пригласит – как тут теперь откажешь. Я чувствовал его похоть и нездоровые фантазии, объектом которых была Люба. Я видел Вову следящим в глазок двери, когда соседка, моя супруга, возвращается с работы или выходит по делам из нашей квартиры. Видел, как он, стараясь изобразить вежливость и даже слабое подобие интеллигентности, останавливается на лестничной площадке, чтобы о том, о сем поговорить с ней, не решаясь пока еще приблизиться, ибо одежды ее и платочек все еще оставались черного цвета. А ей неудобно уже не ответить, не остановиться. Фига с два тебе, мебельщик проклятый, – решил я, не испытывая особой ненависти. Было, правда, некоторое ощущение беспокойства, и усилилась потребность что-то предпринять. Меня беспокоило и другое обстоятельство. Люба родит и будет мучиться матерью-одиночкой. Где найти такого надежного человека (только не этого идиота Вову), который ее полюбит и воспитает ребенка? Сейчас во мне не было ни ревности, ни эгоизма – пусть это человек появится. Или мне надо найти его, выбрать одного – того самого? Но сначала этот озабоченный мечтатель – Вова Лопухов.

Как ни странно, этот эпизод, словно сценарий, я как будто придумал заранее, приготовил, взял с собой, чтобы отправиться в путешествие снимать это странное кино. Или, может быть, всплыло это произведение в один райский момент где-то внутри меня, тотчас стерлось из памяти, а потом уж я как будто бы прочитал его, не помня, что и как писал, и фильм, снятый по сценарию тоже, словно посторонний, смотрел, не ведая, чем закончится. Впрочем, сложно объяснять эти потусторонние заморочки. История эта, что интересно, была уже написана как бы от третьего лица. И вот она.

Глава 14

Вова придумал план и решился приступить к конкретным действиям. А че, может и женюсь… ну, потом, – чуть опережая события, неуверенно мечтал он. Обычно нормальные люди на такой шаг решаются в том случае, если убеждены, что любят, и это взаимно. Насчет любви Вовы – вопрос был непростой. Во всяком случае, чувство это зарождалось не в груди слева, а где-то значительно ниже. А то, что варилось в сердце и в голове – это, скорее всего, было иррадиацией процесса, что изначально происходил внизу живота плюс материальный интерес и думы об этом. Периодически мешала правильным ощущениям водка. Как-то надо себя того – сдерживать, здоровье поправлять, – виновато рассуждал он с утра, чувствуя нежелательную слабость внизу и тошноту в верхней части живота. Вдобавок голова болела, а во рту была холера с чумой. В таком состоянии к порядочной даме лучше не подходить и не показываться даже за километр. Но ничего, не сегодня, так завтра. Кое-как попридержав себя и приведя в порядок внешний вид, Вова, наконец, решил, что вполне готов завладеть сердцем женщины из интеллигентного сословия.

Любовь Тимофеевна после смерти мужа не стала доказывать окружающим величие своей скорби какими-либо обетами вроде пожизненного ношения печальных нарядов известных траурных тонов. Во всяком случае, она не придавала особого значения традиционным внешним атрибутам, а скорбела просто сердцем своим, тихо и незаметно. Несколько преждевременное исчезновение черных тканей в ее туалетах было расценено Вовой как срочный сигнал к действию, ибо, как он подумал, хорошее место не залежится.

Любовь Тимофеевна боялась этого субботнего вечера – пустого и ненужного ей. Она искала работы, любой. В квартире и так было чисто. Трогать же вещи покойного мужа, его одежду, бумаги пока не могла себя заставить. Она принялась что-то печь, зная, что если и притронется к лакомству, то не заметит ни вкуса, ни запаха, ни внешнего кулинарного достоинства своей стряпни.

Пока готовила, руки ее не раз опускались, она садилась на кухонную табуретку и отрешенно смотрела на все то, что находилось в поле ее зрения. Звонку, прозвеневшему в прихожей, она даже обрадовалась, хотя не ждала гостей. Нет, к одиночеству так быстро не привыкнуть. Не снимая фартука, она бросилась открывать двери. Увидев на лестничной площадке соседа Володю, она удивилась и насторожилась. Как глупо быть такой вот деликатной и гостеприимной, хотя что-то подсказывало: поставь сразу на место этого ухажера, не давай ему приблизиться к себе ни на шаг, что бы он ни сказал и не предложил. Но, увы, не так давно она уже успела принять его услугу, когда он представился не только мебельщиком, но и гробовых дел мастером, и теперь как-то неудобно захлопывать дверь перед носом этого человека. Но тогда это было так кстати. Да, стояли времена дефицита услуг и товаров. Вроде бы теперь в долгу перед человеком.