Читать книгу "Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины - Ольга Игоревна Елисеева"

Изменение часов сна и бодрствования порой создавало неловкость в отношениях «отцов» и «детей». На рубеже XVIII и XIX веков люди старшего поколения не понимали, почему молодые не хотят укладываться «в положенное время». А молодежь, напротив, страдала, но была вынуждена подчиняться. Мемуаристка Е. А. Сабанеева передавала воспоминания своей тетушки А. Е. Кашкиной, которая служила фрейлиной при императрице Марии Федоровне, супруге Павла I. «Это было летом, двор жил в Гатчине. Фрейлинам был отведен для помещения павильон в саду. Мы жили там под надзором одной весьма почтенной и строгой статс-дамы. Она была уже преклонных лет и требовала от нас, чтобы мы очень рано ложились спать; это очень нас стесняло, прелестные июньские вечера мы должны были проводить в комнатах. Раз как-то вечером она, по обыкновению, выразила нам надежду, что мы ляжем спать, следуя ее примеру… Что делать! Нам следовало бы послушаться, но мы были молоды, нам так хотелось подышать вечерним воздухом в прелестном саду гатчинского дворца. Прождав несколько времени, пока старушка перестанет кашлять, и убедившись, что она спит, мы накинули на голову косынки и тихо гурьбой вышли из павильона»[103].

Девушки надеялись погулять по аллеям и вернуться так же тихо, как и ушли. Не тут-то было. В парке они встретили великих князей, разговорились, как вдруг со стороны павильона раздался истошный крик. Проснувшаяся статс-дама звала на помощь. Оказалось, что ее разбудила летучая мышь, попавшая в комнату через раскрытое окно и запутавшаяся в складках чепца старушки. Вскочив и сбросив чепец, испуганная женщина обнаружила исчезновение всех своих подопечных… Естественно, фрейлинам влетело.

В мемуарах провинциальной дворянки А. Е. Лабзиной рассказывается, как ее муж, получивший образование во Франции и ставший поклонником «просвещенных семейных отношений», пытался перевоспитать ее, наивную деревенскую барышню, на светский манер. Он «велел не ранее с постели вставать, как в одиннадцатом часу. И для меня это была пытка и тоска смертельная — не видеть восходу солнца и лежать, хотя бы и не спала. И эта жизнь меня довела до такого расслабления, что я точно потеряла сон и аппетит, и ни в чем вкусу не имела, сделалась худа и желта»[104].

Конечно, трудно было привыкнуть к такому ритму, если прежде девушку воспитывали в строгости: «Будили меня тогда, когда чуть начинает показываться солнце, и водили купать на реку. Пришедши домой, давали мне завтрак, состоявший из горячего молока и черного хлеба; чаю мы не знали. После этого я должна была читать Священное Писание, а потом приниматься за работу. После купания тотчас начиналась молитва, оборотясь к востоку и ставши на колени; и няня со мною — и прочитаю утренние молитвы; и как сладостно было тогда молиться с невинным сердцем!»[105]

Однако супругу все же удалось привить 15-летней жене некоторые из своих привычек. Уже попав в Петербург и живя в доме М. М. Хераскова, вице-президента Берг-коллегии и поэта, она с трудом вернулась к прежним правилам: «Раннее вставание было уже для меня тяжело, потому что муж мой приучил уж поздно вставать и, не умывшись, в постели пить чай. Даже я отучена была Богу молиться, — считали это ненужным; в церковь мало ходила… Все было возобновлено. Приучили меня рано вставать, молиться Богу, утром заниматься хорошей книгой, которые мне давали, а не сама выбирала. К счастью, я еще не имела случая читать романов, да и не слыхала имени сего». Как-то раз гости обсуждали новые издания, и Лабзина потихоньку осведомилась у хозяйки: «О каком она все говорит Романе, а я его у них никогда не вижу»[106]. Наивность юной дамы умиляла покровителей, и они старались держать ее подальше от светских соблазнов, среди которых поздний подъем — признак французской развращенности.

Жизнь четы Херасковых показательна. Не все светские люди разделяли новомодное стремление «проспать до полудня», а остальное время посвятить развлечениям. Михаил Матвеевич был крупным масоном, а на заседаниях лож произносилось много речей о поддержании общественной нравственности. Однако, несмотря на все старания вольных каменщиков, изменение ритма жизни вольных, согласно Манифесту 1762 года, дворян приостановить не удалось. Время званых вечеров и балов все более отодвигалось к полуночи.

Понятно, что приказ Павла I являться в присутствие к шести утра и ложиться в девять вечера стал катастрофой светской жизни. Екатерина II, хоть и поднималась на заре, как крестьянка на дойку коров, старалась не мешать приближенным украсть еще часок-другой сладкого сна. Ей было на что употребить свободное до утреннего туалета время.

Утренние часы

Императрица сама разводила камин, зажигала свечи и лампадку и садилась за письменный стол в зеркальном кабинете — первые часы дня были посвящены ее личным литературным упражнениям. Как-то она сказала Грибовскому, что, «не пописавши, нельзя и одного дня прожить»[107]. Екатерина сочиняла пьесы, либретто для комических опер, сказки, записки по русской истории, журнальные статьи, мемуары, наконец. Кроме того, она вела эпистолярный диалог с десятками корреспондентов — философами-просветителями, монархами соседних стран, содержательницами модных литературно-политических салонов в Париже, учеными, писателями, военными и государственными деятелями за рубежом и у себя на родине. Екатерина прекрасно понимала, что многие ее письма станут достоянием гласности, и умело использовала корреспонденцию как инструмент влияния на общественное мнение Европы.

Словом, утро не пропадало даром. Привычка вставать спозаранку выработалась у Екатерины еще в бытность ее великой княгиней и была связана не столько с размеренным «немецким воспитанием», сколько с необходимостью выучить русский язык. Сделать это оказалось непросто, поскольку при дворе на нем почти не говорили. Елизавета Петровна любила французский, из-за чего вся знать изъяснялась на галльский манер и даже не заботилась обучить детей родной речи.

В мемуарах граф А. Р. Воронцов очень сетовал на эту особенность русских вельмож: «Россия единственная страна, где пренебрегают изучением своего родного языка и всего, что касается страны, в которой люди родились на свет… Те жители Петербурга и Москвы, которые считают себя людьми просвещенными, заботятся о том, чтобы их дети знали французский язык, окружают их иностранцами, дают им хорошо стоящих учителей танцев и музыки, но не учат их родному языку, так что это прекрасное и дорогостоящее воспитание ведет к совершенному незнанию Родины, к равнодушию и даже презрению к стране, с которой неразрывно связано наше существование, и к привязанности ко всему, что касается нравов чужих стран, в особенности Франции»[108].