Читать книгу "Тысячеликий герой - Джозеф Кэмпбелл"

Ил. 17. Баал с копьем-молнией (стела, известняк). Ассирия, XV–XIII вв. до н. э.

Принц Пяти Оружий попал в ловушку пять раз и, прочно прилипнув пятью частями тела, свисал с великана-людоеда. Но он все равно не утратил мужества. А великан-людоед призадумался: «Это непростой человек, это человек благородный, лев, а не человек! Вот я, великан-людоед, поймал его, а он не дрожит и не трепещет! Сколько поджидаю я путников на этой дороге, а такого не встречал! Почему, скажите на милость, он не боится?» Не отваживаясь съесть принца, он спросил: «Юноша, почему ты не боишься? Почему ты не дрожишь от страха смерти?»

«А почему я должен бояться тебя, людоед? Ведь всякая жизнь неизменно имеет свой конец. Да кроме всего, в животе у меня еще одно оружие – удар молнии. Если ты съешь меня, то это оружие переварить не сможешь. Оно разорвет твои внутренности на куски и клочья и убьет тебя. Тогда мы погибнем оба. Вот почему я не боюсь!»

Читатель должен понимать, что принц Пяти Оружий имел в виду Оружие Знания, которое было в нем. В действительности этот молодой герой был не кто иной, как Будущий Будда в своем предшествующем воплощении.

«Этот юноша говорит правду, – подумал людоед, охваченный смертельным ужасом. – Мой желудок не сможет переварить даже маленького, как фасолина, кусочка плоти этого человека-льва. Отпущу его!» И он отпустил принца Пяти Оружий. Будущий Будда изложил ему Учение, покорил его, направил на путь самоотречения, а затем превратил в духа, принимающего подношения в лесу. Напомнив великану-людоеду, что он должен быть внимательным, юноша покинул лес и, едва выйдя из него, рассказал всю эту историю людям; после чего пошел своей дорогой.[113]

Удар молнии (vajra) является одним из основных буддийских символов: он символизирует духовную силу буддизма (несокрушимого просветления), которая разбивает иллюзорность реального мира. Абсолютный, или Ади Будда на Тибете представлен в образе «Держателя Алмазной Молнии» (Vajra-Dhara, на тибетском Dorje-Chang).

В образах богов, пришедших из древней Месопотамии (Шумер и Аккад, Вавилония и Ассирия), такая же молния, как vajra, имеет огромное значение (см. ил. 62); позднее возникает образ Зевса-громовержца.

Нам также известно, что воины примитивных народов говорили о своем оружии как об ударе молнии Sicut in coelo et in terra (на небе и на земле (лат.)) и посвященный воин воплощает божественную волю; он не только мастерски владеет оружием, но и обладает духовным совершенством. Его удары смертельны не только потому, что он физически силен и умеет пользоваться ядами, но и оттого, что обладает магической мощью (сверхъестественной силой удара молнии). Совершенному мастеру физическое оружие не требовалось вообще, достаточно было силы его магического слова.

Об этом и повествует притча о принце Пяти Оружий. Но она учит и тому, что человек, который гордится или полагается только на свои приобретенные физические качества, заранее проиграл. «Мы имеем здесь образ героя, – пишет доктор Кумарасвами, – который, возможно, запутался в сетях эстетического восприятия [“пять частей тела” представляют пять органов чувств], но благодаря своему подлинному моральному превосходству ему удается не только выпутаться самому, но и освободить других».[114]

Великан-людоед символизирует мир, к которому мы приклеиваемся пятью органами чувств и с которым невозможно справиться физическими усилиями, полагаясь на эти свои пять органов, и он был повержен, когда Будущий Будда, оставшись без защиты пяти оружий своего бренного статуса и эфемерной физической природы, обратился к безымянному и невидимому шестому чувству: божественному удару молнии знания трансцендентного принципа, который лежит вне мира имен и форм, доступных чувственному восприятию. И ситуация немедленно изменилась. Теперь он был не пойман, а освобожден; потому что он воспринимал себя свободным с самого начала. Сила монстра из чувственного мира была повержена, а сам он встал на путь самоотречения. Отрекшись от своих интересов, он стал частью божества – духом, принимающим подношения – как и сам мир, если его осознавать не как что-то конечное, а просто как имя и форму того, что превосходит и в то же самое время присуще всем именам и формам.

«Стены Рая», скрывающие Бога от человеческого взора, Николай Кузанский описывает как состоящие из «совмещения противоположностей», а его ворота охраняются «высочайшим духом разума, который преграждает путь до тех пор, пока не будет побежден».[115] Пары противоположностей (бытие и небытие, жизнь и смерть, красота и уродство, добро и зло и все остальные полярности, что подчиняют чувства надежде и страху, а органы действия – самозащите и захвату) – это те же сталкивающиеся скалы, Симплегады, которые грозят неминуемой смертью путникам, но герои всегда их преодолевают. Этот сюжет известен во всем мире. У греков это были два скалистых островка в Черном море, которые смыкались словно под властью шторма, но Ясон на «Арго» проплыл между ними, и с тех пор они так и стоят в отдалении друг от друга.[116] Близнецов из легенды навахо предупредила о похожей опасности Женщина-Паук; но под защитой цветочной пыльцы, символа пути, и орлиных перьев, выдернутых из живой птицы солнца, они смогли продолжить свой путь.[117]

Как дым жертвоприношения поднимается к небу через солнечную дверь, так и герой, освободившийся от Эго, проходит сквозь стены мира, а его Эго так и остается прилипшим к волосам великана-людоеда, сам же герой продолжает свой путь.

5. Чрево кита

Идея о том, что, преодолевая магический порог, мы возрождаемся, символически представлена распространенным образом лона как чрева кита. Герой, вместо того чтобы покорить или умилостивить силу, охраняющую порог, бывает проглочен, попадает в неизведанное и считается умершим.

Сам тогда он с дна поднялся,Весь дрожа от дикой злобы,Боевой блистая краскойИ доспехами бряцая,Быстро прыгнул он к пироге,Быстро выскочил всем теломНа сверкающую водуИ своей гигантской пастьюПоглотил в одно мгновеньеГайавату и пирогу.[118]

Эскимосы, живущие на берегах Берингова пролива, рассказывают о герое-хитреце Вороне: однажды сидя на берегу и просушивая свою одежду, он увидел самку кита, которая степенно плыла к берегу. Он закричал: «Дорогая, в следующий раз, когда вынырнешь, чтобы глотнуть воздуха, открой рот и закрой глаза». Затем он быстро превратился в ворона, собрал палочки для разведения огня и взлетел над водой. Самка кита вынырнула на поверхность. Она сделала так, как ей было велено. Ворон устремился через ее разверзнутые челюсти прямо в утробу. Пораженная самка кита защелкнула челюсти и издала трубный звук; Ворон внутри нее встал на ноги и огляделся.[119]