Читать книгу "Удочеряя Америку - Энн Тайлер"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, – сказала она, – я позвонила ему утром в пятницу, когда у нас раннее утро, а там уже вечер, и я знала, что вскоре он пойдет к брату играть в покер. И там найдутся желающие его утешить. Особенно жена его брата Ашраф. Помните Ашраф? Цвет лица очень неудачный, с прозеленью, но такая добрая, такая сочувствующая. В тот раз, когда у меня был выкидыш, она пришла ко мне и говорит: «Я сделаю тебе халву для укрепления сил, Ази-джан». А я отвечаю: «Ох, у меня совсем нет аппетита», а она: «Доверься мне». Пошла на кухню, отослала прочь Акбара – в это время у людей еще были слуги, помните Акбара? Он вместе с братом-близнецом явился к нам из какой-то деревни, такие маленькие, что еще и говорить толком не могли, оба в лохмотьях. Брат хромал, но был очень сильный, он взял на себя сад и вырастил прекраснейшие розы. Никогда ни прежде, ни потом у нас так не цвели розы. Моя соседка госпожа Массуд однажды сказала – та самая соседка, чей сын полюбил девушку-бахаи…
– Так ваш муж? – заорал отец Зибы с той стороны кухонной стойки. – Муж-то ваш как?
Женщины переглянулись, Азра подошла к ним ближе и понизила голос.
– Скверно будет выглядеть, если, утомив нас всеми этими пустяками, она признается, что ее муж застрелился, – сказал мужчинам мистер Хакими.
Он говорил на фарси. Они все говорили на фарси, если только не обращались к Сами или Сьюзен. Каждый раз, когда на такой междусобойчик являлся Сами (а он, между прочим, каждый день ходил на работу), все приветствовали его по-английски и тесть по-английски же спрашивал: «Много ли домов продал сегодня? А?» – но, не дожидаясь ответа, переходил на фарси и сообщал сыновьям: «Мамал говорит, последние месяцы рынок недвижимости процветает». И на том с английским было покончено. Сами это вполне устраивало. Избавляло от необходимости вносить свою лепту в разговор. Он подхватывал Сьюзен, сажал ее себе на колени и удобно устраивался послушать других. Как и эти мужчины, подслушивающие женские сплетни, – зависящие от женских сплетен, в них обретающие связь с реальностью, – он плыл по спокойному течению фарси, понимая на девять десятых, позволяя одной десятой скользить мимо. Мужчины обсуждали предложенные родичем инвестиции, женщины – стоит ли всыпать еще щепотку шафрана. Племянницы ссорились из-за «уокмена». Если Сами задерживался надолго, о его присутствии забывали и заговаривали о том, чего ему слышать не следовало, – о новом способе уклонения от налогов, который изобрел дядя Ахмад, или же отпускали какую-нибудь зубастую шутку насчет Мариам («Ханум сказала бы, класть картошку на дно рисового горшка – это обман»; «ханум» при этом придавало всей фразе оттенок ядовитый и сатирический). Отношение этих женщин к его матери не слишком-то задевало Сами, потому что он считал его заслуженным. Взять хотя бы ее манеру до сих пор называть мать Зибы «миссис Хакими», а не «Гита-джан», – и это не было просто недосмотром, он прекрасно это понимал.
– Где корица? Кто ее взял? – спрашивала Зиба. На фарси она произносила слова в нос, гнусавее, чем Мариам, – как раз настолько, чтобы Сами ощутил притягательность непривычного.
– Я спросила его, когда он уезжает, – сообщила одна из невесток Зибы другой, – и он сказал, что еще не решил, до свадьбы или после свадьбы. «А свадьба-то когда?» – спросила я, и он сказал, что не знает, потому что еще не выбрал невесту.
Мать Зибы, обвязавшись фартуком со светофором – желтый свет и надпись: ОСТОРОЖНО! У ГРИЛЯ МУЖЧИНА, – плюхнула на стойку горшок и слегка выдохнула. Иранские женщины очень трудолюбивы, это Сами всегда признавал. Они готовят блюда, требующие долгой работы, – сотни свернутых вручную маленьких голубцов в виноградных листьях, десятки смазанных маслом листов прозрачного теста – для каждой трапезы. Вон тетя Азра слепила несколько фунтов фарша в огромный шар, похлопывает его быстрыми, умелыми шлепками. Мужчины поднялись и вышли во двор покурить. Мистер Хакими любил толстые, черные, пахнущие шинами сигары, у обоих братьев Зибы (средних лет и такие же лысые, как отец) пальцы пожелтели от ежедневной пачки сигарет. Запрет дымить в доме казался им нелепым. «Пассивное курение», – скривился один из них, выплюнул этот штамп по-английски и снова перешел на фарси.
– Я курил рядом с моими дочерями с их рождения, и посмотрите – они куда здоровее Сьюзен.
Все они считали, что Сьюзен для своего возраста слишком мала и бледна. Они также считали, что она чересчур похожа на китаянку, но после нескольких столкновений Зиба отучила их упоминать об этом вслух.
– Как твои родственники воспримут ребенка азиатской расы? – спросил Сами, когда Зиба впервые заговорила об усыновлении.
Зиба ответила не раздумывая:
– Мне все равно, что подумают родственники, мне нужен ребенок.
А поскольку в том, что Зиба не могла родить своего, был виноват Сами, он был вынужден уступить ее желанию. Собственные сомнения он скрывал от всех, кроме матери, ей он изливал душу, заезжая к Мариам по нескольку раз в неделю, украдкой, словно к Другой Женщине, сидел у нее на кухне, сцепив руки между колен, пока чай безнадежно остывал, и говорил, и говорил, а Мариам слушала неуступчиво.
– Знаю, Зиба верит, что мы таким образом кого-то спасем, – рассуждал он. – Дадим шанс ребенку, обделенному судьбой сироте. Но это не так просто, как ей кажется, взять и изменить чужую жизнь к лучшему! В этом мире легко творить зло, а вот с добром все сложнее, мне кажется. Легко разбомбить здание в щебенку, но трудно построить, легко причинить ребенку вред, гораздо сложнее решить его проблемы. Мне кажется, Зиба этого не понимает. Думаю, ей видится, как мы просто забираем себе какого-то везунчика и обеспечиваем ему счастливую жизнь.
Он ожидал от матери возражений (он хотел, чтобы она оспорила его слова), но Мариам молча отпила чаю и опустила чашку на блюдце. Сами продолжал:
– И ведь к ребенку не прилагается гарантия. Его нельзя будет отдать обратно, если что-то не сладится.
– Рожденного тобой ребенка тоже обратно не отдашь, – напомнила мать.
– Но меньше вероятность, что тебе захочется его вернуть. Родной ребенок – твой по крови, ты узнаешь в нем свои черты, и потому тебе легче с ними смириться.
– Или труднее, – заметила мать. – Те черты, которые тебе не нравятся в самом себе, такое ведь тоже случается.
Правда, случается? Сами предпочел не углубляться в этот вопрос. Он поднялся, покружил по кухне, глубоко запихав кулаки в карманы. И так, стоя спиной к матери, он признался:
– А еще я боюсь, что этот ребенок будет чувствовать себя чужим. Он или она всегда будет таким явным иностранцем, с корейской или китайской внешностью. Понимаешь?
Он обернулся к матери; она смотрела на него как будто бы с любопытством, но по-прежнему молчала.
– Я знаю, это звучит высокомерно, – сказал он.
Она отмахнулась от его слов и снова отпила чаю.
– И потом, – сказал он, – раз уж мы об этом заговорили. Будет же совершенно очевидно, что мы не настоящие родители. Даже на самое отдаленное внешнее сходство рассчитывать не приходится.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Удочеряя Америку - Энн Тайлер», после закрытия браузера.