Читать книгу "Василий III - Александр Филюшкин"

Но столь ничтожное количество победителей создает впечатление, что это была какая-то социальная игра с заранее известным сценарием и результатом. Неужели люди в здравом уме будут надеяться на шансы 1 к 99 и в течение двухсот лет с упорством, достойным лучшего применения, требовать «дать суд» в ситуациях, когда проигрыш суда был почти очевиден? Вероятнее, о местнических проблемах было важнее заявить, продекларировать их, зафиксировать свой протест, чем реально добиться перемены дела.

Власти, как уже говорилось, относились к местничающим дворянам без симпатии. Взыгравшие амбиции отдельных сановных индивидуумов могли спутать все карты, сорвать воинский поход (раз воеводы отказываются «брать списки», то кто будет командовать войском?). Поэтому довольно рано, как раз в конце правления Ивана III и при Василии III, возникает практика назначений «без мест». В отдельных случаях, когда возиться со взыгравшей воеводской гордыней было совсем неуместно и некогда, поход объявлялся «без мест», то есть данные служебные назначения делались без учета иерархии родов и в дальнейшем не считались в будущих местнических спорах как прецеденты. Первый известный нам поход «без мест» датируется 1495 годом (поход русской армии под Выборг). А первое употребление термина «безместно» датируется уже временем Василия III, 1506 годом, при назначениях в поход под Казань. Хотя основное развитие «безместные» назначения получили начиная с 1530-х годов.

Последний вопрос, который необходимо затронуть, — о количестве русской знати. Эта проблема непосредственно связана с оценками численности русского войска в начале XVI века (ядром которого была дворянская конница) и, соответственно, с определением военного потенциала России.

В трудах историков можно встретить разные цифры размеров дворянской конницы — от 50 до 300 тысяч. Большие цифры являются плодом фантазии современников, в основном европейских, изображавших русских как огромную дикую орду, берущую не воинским мастерством, а количеством. Они разоблачаются очень просто: даже если принять численность поместного войска в 75 тысяч человек, при этом считать, что детей боярских было 25 тысяч, а 50 тысяч — боевых холопов-послужильцев, которые должны были выставляться с каждых ста четей поместья, то в итоге получается семь с половиной миллионов четей — такого размера помещичьих хозяйств Россия, по словам историка А. Н. Лобина, попросту не имела. Гораздо более реальными выглядят оценки размеров русской армии в первой трети XVI века в 40–50 тысяч, при этом остается дискуссионным вопрос, сколько в этих тысячах было собственно дворян, а сколько — боевых холопов. Наиболее вероятно соотношение 1:1, то есть количество служивших в вооруженных силах дворян должно оцениваться в 20–25 тысяч человек. Эти люди (не считая молодых недорослей, старых и увечных, детей, женщин) и составляли при Василии III основу русского дворянства как социальной силы.

Крестьяне

Сельских жителей с XV века все чаще именуют просто: «крестьяне», то есть «христиане». Это были просто «люди», «христианские люди», та паства из простолюдинов, о которой для ее идентификации можно сказать только то, что она поклоняется Христу. Увы, русское крестьянство этого времени абсолютно безлико. Крестьяне не оставили после себя никаких текстов, по которым можно было бы восстановить мир их личностей — да и был ли он, этот мир?

Считается, что средневековье не знало личностей. Даже наоборот — для русского крестьянства эпохи Василия III вполне приложимы слова французского историка Ж. Ле Гоффа, сказанные им о средневековом европейском обществе. Он писал, что оно было едино и боролось со всем, что может покуситься на это единство. Индивид растворялся в общности, главной из которых и было осознание себя как «христиан», как части «христианского мира». Недаром гордыня, индивидуализм являлись самыми страшными грехами. Люди верили, что спасение может быть достигнуто лишь в группе и через группу, а самолюбие есть грех и погибель. Ни в летописях, ни в житиях, ни на иконах не изображались частные свойства человека. Были физические и социальные типы, но не индивиды. Личность, по выражению Ле Гоффа, погребалась под «грудой общих мест»[65].

Крестьяне на Руси были: черносошные, жившие на государственных землях и несшие повинности в пользу великого князя (тягло), и владельческие, сидевшие на землях феодала, платившие ему оброк и несшие барщину. Последние, в свою очередь, разделялись на светских и монастырских, старожильцев, новоприходцев, наймитов, закупов, половников, третников и т. д. В их отношении действовала норма Судебника 1497 года о Юрьевом дне. В определенное время года — за неделю до и неделю после 26 ноября, «Юрьева дня осеннего», — сельские жители могли перейти от одного хозяина к другому, заплатив своему былому господину компенсацию — пожилое. Платеж не был неподъемным: в самых критических случаях он примерно равнялся годовому доходу крестьянского хозяйства. За несколько лет его вполне можно было накопить и обрести свободу перемены мест. Ограничение перехода только в Юрьев день являлось мерой не столько закрепостительной, сколько упорядочивавшей время переходов. Оно приходилось на конец сельскохозяйственного года, то есть когда урожай убран, налоги уплачены и т. д. Это была мера, страховавшая владельца от того, что он посреди весны или лета не оказался бы без работников, вздумавших искать лучшей доли, не более того.

Крестьяне жили в различных типах поселений:

• села — 20–30 дворов, центр церковного прихода. Как правило, село было центром вотчины;

• слобода — поселение крестьян, призванных на льготных условиях из других земель;

• деревня — 3–5 дворов. Название происходит от слова «дерть» — целина. Деревни обычно возникали в результате перехода крестьян на новые земли. Деревень среди типов поселений было большинство. Важно подчеркнуть, что деревня представляла собой самодостаточный хозяйственно-жилой комплекс, воспринимаемый как таковой и визуально (дворы, стоящие вместе). От села и слободы деревня отличалась сугубо сельскохозяйственной направленностью (а те могли быть и ремесленными, и торговыми), а от починка — большим размером, большим хозяйственным ареалом и устойчивостью[66];

• починок — 1–3 двора. Термин возник от слова «почну» — начать. Это маленькое поселение на свежевозделанной земле;

• пустоши, селища, печища — запустевшие, брошенные поселения. Они различались по степени опустошенности. Земля пустошей еще вносилась в земельные переписи как пригодная для сельскохозяйственного использования, а печище считалось совсем погибшим — от него оставались только сгоревшие остовы печей.

В центре России плотность расположения населенных пунктов была такова, что, по образному выражению современников, из одной деревни в другую можно было докричаться. Расстояние между ними составляло один — два километра. Для фиксации земель с конца XV века проводились их переписи — кадастры.