Читать книгу "Леонид Андреев - Наталья Скороход"

Через десять лет князь «Сережка» — посмертно — станет героем «Губернатора», одного из лучших текстов писателя. История о провинциальном градоначальнике, который, отдав приказ расстрелять рабочую демонстрацию, узнает, что революционеры вынесли ему смертный приговор, — прямое отражение судьбы великого князя Сергея Александровича. Дав приказ о жестоком разгоне уличных демонстрантов в январе 1905 года, генерал-губернатор был приговорен к смерти партией эсеров, и через несколько дней Сергей Александрович трагически погиб от бомбы, брошенной Иваном Каляевым. Правда, через несколько лет выяснилось, что приговор великому князю вынесло одно крыло партии, а каляевское убийство осторожно и тщательно готовилось уже несколько месяцев, представителями «боевой организации» под руководством Бориса Савинкова и эти два события были никак не связаны между собой.

Но тогда, зимой 1905 года, положение было поистине скандальным: сам великий князь прекрасно знал о приговоре эсеров, слышал и видел, как общественность несколько дней подряд активно обсуждала — заслуженно или нет он должен умереть от их рук. Фантастичность ситуации усиливается Андреевым, поместившим трагическую коллизию в душу своего героя. Перед смертью андреевский губернатор осознает свою глубокую неправоту и соглашается с приговором своих палачей, с тем и уходит в могилу. Что ж… Будущее, как любила говорить Ахматова, прежде чем прийти, отбрасывает тень. И тень грозных событий 1905 года весело плясала на стенах губернаторского дома в середине 1890-х, стены эти словно бы притягивали студента Андреева: «И вот когда следовали по Тверской, то Леонид обязательно останавливался против дома генерал-губернатора и произносил речь, громя великого князя…» «Тут сбегались саженные городовые, как на подбор гиганты-силачи, и начинался у нас с ними бой жестокий, ибо они забирали Леонида в участок на Тверской, а мы отбивали его. …Победителями, конечно же, оказывались городовые и Леонида запирали в участок»[74]. В участке пьяного Леонида, который не только продолжал критиковать великого князя, но и буянил, отчаянно проклиная своих «тюремщиков», — частенько били, и потом он с гордостью носил ссадины и синяки «пострадавшего за правое дело». Но такие пародийно-протестные хулиганские жесты составляли, увы, лишь часть пьяных выходок Андреева-студента…

«Аффективен Леонид был и в своих любовных увлечениях; неудачи в этой области толкали его обычно напиваться; под влиянием алкоголя во всю ширь развертывались навязчивые идеи, настроение становилось мрачным, и в результате — аффективные попытки к самоубийству; таковых я знаю две, а их, кажется, было больше»[75]. Московские и орловские товарищи Андреева говорят о неоднократных покушениях Леонида на самоубийство, свидетелем одного из них оказался все тот же Сергей Блохин: «…когда я хотел отнять у него револьвер, зная с его слов о намерении покончить с собою, он все-таки ухитрился выстрелить в себя, но пуля скользнула по пуговице и причинила только контузию в области левого соска»[76]. Непременный участник московской компании Андреева студент Кречетников вспоминал, что как-то раз Леонид «…допился до белой горячки. Придя к нему в комнату, он нашел его одного с бритвой в руках. Он хотел лишить себя жизни». Кречетников с ужасом передал товарищам, что пока пытался с помощью балагурства, баек и анекдотов отвлечь Леонида и отобрать у него бритву, тот «часто высказывал намеренье покончить не только с собою, но и с ним»[77]. Сергей Блохин знал и о «клубе самоубийц» — в 1894 году Андреев приобрел «товарищей по несчастью», студенты-орловцы Сахаров и Скляренко, оба — были отвергнуты «дамами сердца», оба пили «по-андреевски» — до положения «риз». Эти-то господа и объединились с Андреевым, а объединившись, стали разрабатывать планы самоуничтожения. «По-видимому, влияние мрачного, пессимистически настроенного Леонида было очень сильно, так как один из них — Сахаров — повесился, но был замечен и вовремя вынут из петли, другой — Скляренко, после путешествия с Леонидом в Петербург и непробудного пьянства бросился под поезд, и ему отрезало обе ноги»[78].

Так портрет Андреева — бесшабашного пьяницы в красной рубахе — внезапно рассыпается, а из-под комической маски выглядывает обезображенное жутковатой гримасой лицо. «Чувствуется, что за раскрашенной маской Арлекина таится скелет, — записывает Андреев в марте 1897 года, рассуждая о том, что все его веселые шутки отдают неискренностью. — И разве я верю себе? Ответить можно несколько парадоксально: каждую минуту верю — а вообще нет». Частенько исследуя в дневнике раздвоенность своей натуры, Андреев с тревогой отмечает: «Как будто разделился я на две половины. Одна смеется, скучает, говорит, ухаживает, целуется, а другая не сводит с нее глаз и ежеминутно спрашивает „…а зачем это, к чему… обманываешь, обманываешь“»[79]. Да, двойственность Андреева отмечали почти все, кто с ним общался в ту пору: «Все события внешней жизни, все идеи преломлялись в его мозгу ненормально, болезненно. Я помню много случаев, когда его душевное состояние носило прямо болезненный, патологический характер. В особенности это сказывалось во время опьянения. В Андрееве жили как будто два человека: один нормальный… другой — больной, с изломанной психикой…»[80]

Став уже довольно известным писателем и войдя в круг московской интеллигенции, Андреев не раз шокировал друзей агрессивными пьяными выходками, подчас это ссорило, разделяло его с людьми. В 1903 году, в длинном «покаянном» письме Горькому — андреевское перо рисует жутковатую, но вполне правдоподобную картину порабощенности алкоголем: «…когда выпью, становлюсь настоящим сумасшедшим. Мною овладевают странные представления, в которых действительность искажается, как в кривом зеркале; я перехожу через ряд форменных маний, начиная обычно с мании величия, кончая манией преследования… Ломаю вещи, дерусь; меня часто били товарищи, приятели, били меня на улице, в участке, однажды, года четыре назад (в 1899-м. — Н. С.) чуть не выбили глаза». Объясняя «технологию» своего пьянства, Андреев признается, что, выпив две-три рюмки, уже «нехорошо помню свои и чужие слова, а когда напиваюсь, то как будто проваливаюсь в какую-то черную яму». Признается он и в вечном страхе перед водкой и том стыде, который испытывал он после пьяного разгула. Интересно, что будущий писатель замечает, что трезвый — никогда не мог толком обдумать то, что с ним происходит в моменты опьянения — именно из-за страха и стыда. «Оттого-то так много горечи, страха и тоски на моей душе и так мало самоуважения»[81], — подытоживает свой юношеский опыт молодой Андреев.