Читать книгу "Франсиско Франко и его время - Светлана Пожарская"

Но никто из них не был лишен жизни. Эта участь также не постигла участников заговора подпольной политической хунты, руководимой полковником Тардучи и Ягуэ, считавших себя обойденными. Политическая программа хунты копировала нацизм. Хунта обратилась к шефу германских нацистов в Испании Томсону с просьбой устранить Франко. Зимой 1941 г. адъютант Ягуэ донес на своего генерала, и хунта прекратила свою деятельность. Франко не принял никаких мер против заговорщиков, ограничившись личной беседой с Ягуэ. И это в то время, когда редкий день в Испании обходился без казни республиканцев, вся вина которых состояла в их убеждениях[113].

Позднее Франко скажет: «Нет искупления без крови». 1939 г. был объявлен годом очищения. Хосе Мария Пеман облек этот императив в поэтическую форму: «Пожары Ируна, Герники, Малаги или Баэна подобны сожжению жнивья, дабы очистить землю для нового урожая».

Исход гражданской войны Франко оценил как победу подлинных и вечных принципов над ложными и антииспанскими. Для него носители тех «ложных» принципов были не сыновья Испании, а «бастарды».

Франкистские законы первых лет существования режима были куда более лаконичны в определении тех, кто принадлежал к «анти-Испании», а потому подлежал наказанию: сразу после поражения республики на всю страну распространилось законодательство «националистов», а значит, и февральский декрет 1939 г. Согласно этому декрету судебному преследованию подлежали все лица, которые прямо или косвенно принимали участие в демократическом движении, начиная с 1 октября 1934 г.[114] Масштабы репрессий были таковы, что, казалось, франкисты намеревались преодолеть пресловутый «кризис нации» и разделение на Испанию и анти-Испанию путем физического уничтожения или строгой тюремной изоляции не только своих активных противников, но и всех не поддающихся «единению во франкизме» элементов. «Трибуналы выбиваются из сил, чтобы угнаться за темпами арестов», — отмечал мадридский корреспондент «The Times» 3 января 1940 г.

Согласно официальным сведениям, в начале 1939 г. в тюрьмах Испании находилось 100 200 заключенных, в конце 1939 г. — 270 719. И это, не считая 400 000 солдат республиканской армии. Германский посол фон Шторер был убежден, что к началу 1941 г. в тюрьмах и концлагерях продолжало оставаться 1–2 млн красных[115].

Согласно сообщению корреспондентов «Associated Press», основывавшихся на официальных данных, между апрелем 1939 г. и июлем 1944 г. число расстрелянных и умерших заключенных составило 196 994[116]. Хавьер Ту-сель в специальном номере «El Pais» от 18 ноября 2000 г., посвященном 25-летию со дня смерти Франко, писал о «50 тысячах казненных после войны».

Но победители казнили своих противников не только по приговору трибуналов: на самосуд власти закрывали глаза.

20 ноября 1939 г., в третью годовщину расстрела Хосе Антонио Примо де Риверы, Франко распорядился о переносе его тела из Аликанте в Эскориал, в усыпальницу королей и королев. Десять дней и ночей фалангисты несли на плечах гроб Хосе Антонио, убивая на 500-километровом пути сотни пленных республиканцев.

После падения Франции гестапо был арестован президент Генералитета Л. Компанес и в сентябре выдан властям Испании. 14 октября он был приговорен к смерти и на следующий день расстрелян. Это послужило как бы сигналом к массовым казням республиканцев, занимавших высокие посты в годы гражданской войны. Но ужесточения различной степени коснулись и тех, кто принадлежал к лагерю победителей.

Даже кардинал Гомá в августе 1940 г. призвал Франко к милости в отношении поверженных, к примирению, необходимому для построения будущей Испании. Призыв не был услышан. Мало того, Серрано Суньер запретил публикацию пасторского послания Гомá «Уроки войны и обязанности мира», как до этого было подвергнуто цензуре послание папы Пия XII, поздравившего Франко с победой и вместе с тем призвавшего «проявить добрую волю к побежденным».

Для престарелого прелата это был удар, который он не перенес. 22 августа 1940 г. его не стало.

В новогодней речи 31 декабря 1939 г. сам Франко признал, что репрессии затронули значительную часть населения[117]. К тому же около полумиллиона из тех, кто связал свою судьбу с республикой, ушли в эмиграцию — бойцы армии и милиции, политические деятели, лидеры и рядовые члены рабочих и демократических партий, женщины, старики и дети. В этом скорбном исходе заметную струю составил цвет испанской интеллигенции, и среди них — всемирно известный виолончелист Пабло Касальс, прославленные поэты Хуан Рамон Хименес, Антонио Мачадо и Рафаэль Альберти, известный художник и скульптор Альберто Санчес и многие другие. И все они на языке Франко были «анти-Испанией», которая подлежала покорению, дабы не допустить в будущем того состояния нации, которое и породило столь трагический конфликт. Ведь даже Канарис, частый гость в Испании тех лет, не исключал возобновления гражданской войны.

1 января 1940 г. корреспондент «The Times» отмечал: «Мысль о примирении настолько далека от сознания и сердца испанцев, что даже не предпринималось никаких попыток в этом направлении». Однако никаких попыток «в этом направлении» не предпринималось и по прошествии весьма длительного времени, так как консервация политического разделения нации была сознательной политикой франкизма. На эту политику углубления раскола, обострения ненависти, враждебности, страстей, доставшихся в наследие от войны 1936–1939 годов, обращали внимание почти все исследователи франкизма, даже те, кто не испытывал симпатий к Республике. И даже Э. Шторер и Г. Чиано.

На развалинах республики франкисты принялись возводить здание «новой Испании». Но прежде всего Франко был озабочен «конструированием» собственного имиджа.

Низкорослый, физически непривлекательный, с невыразительным голосом он не обладал внешними харизматическими чертами «спасителя Испании». К конструированию харизматики каудильо были привлечены писатели и академики, журналисты и художники.

Единственный голос, прозвучавший диссонансом, принадлежал архиепископу Севильи кардиналу Сегуре, с кафедры собора провозгласившего: «слово «каудильо» означает предводитель закоренелых преступников, скрывающихся от правосудия». Добавив: «каудильо» — синоним дьявола».

Это был тот самый Сегура, который отказался поместить имена павших на стенах севильского собора. Заметим, что такие надписи до сих пор сохранились; автор этих строк мог увидеть в ноябре 2000 г. имена павших фалангистов на стенах собора в Альканьисе.

И как результат усилий интеллектуальной элиты «победителей» — образ Франко, далекий от действительности, был вездесущ на всем пространстве национальной жизни благодаря радио, а позднее и телевидению: он взирал с высоты монументов, напоминал о себе в названиях улиц и площадей, в почтовых марках и монетах, смотрел с портретов в учреждениях, школах, казармах и больницах. Но все же главным «архитектором» своего имиджа был сам Франко: он конструировал его на протяжении почти четырех десятилетий.