Читать книгу "КГБ и власть - Филипп Бобков"

Не знаю, насколько широко простирались такого рода замыслы, но о том, что соответствующая работа шла внутри МВД, многие из нас если не знали, то, во всяком случае, догадывались. Было очевидно: не миновать нам в ближайшее время очередной жестокой расправы. В воздухе висел 1937 год.

Арест Берии в июле 1953 года спас страну от новых страшных бедствий.

Однако восстановим последовательность событий.

Сменивший Меркулова В. С. Абакумов пришел в органы госбезопасности еще в тридцатые годы рядовым сотрудником. Боюсь сказать, было ли это до или после 1937 года. В те времена практиковалось: отберут в центральном аппарате несколько молодых сотрудников и посылают на руководящую работу на периферию. В числе таких выдвиженцев оказался и Абакумов. В 1939 году его направили в Ростов на должность начальника управления. Тогда-то и началось его стремительное восхождение по служебной лестнице, в годы войны Абакумов возглавлял Главное управление военной контрразведки СМЕРШ и одновременно был заместителем министра обороны, то есть самого Сталина. Затем он перешел в МГБ, куда его назначили министром. В этом просматривалось желание Сталина влиять на органы госбезопасности не только с помощью Берии.

Сотрудники, насколько я мог судить в то время, встретили нового министра хорошо. Профессионал, человек, начавший с рядовой работы, и к тому же некоторое время был заместителем Сталина! И в силу этого новый министр изначально пользовался авторитетом у сотрудников. Говорили, будто он настолько близок к Сталину, что даже гимнастерки шьет себе из одного с ним отреза. Это, конечно, досужие вымыслы, но основания для подобных разговоров, бесспорно, были.

Первые шаги Абакумова на посту министра еще больше укрепили его авторитет. Он решительно изменил кадровую политику. В 1946 году большинство сотрудников министерства составляли люди, пришедшие на работу в органы в 1939–1940 годах, заменив тех, кто отправился по пути своих жертв.

Абакумов привлек в территориальные органы военных контрразведчиков, бывших фронтовиков, и направил их не только на руководящие посты, но и на рядовую работу. Тем самым он в известной мере обновил центральный аппарат, куда влились свежие молодые силы — люди, прошедшие воину; и это несколько изменило климат в министерстве.

Новый министр постоянно держал аппарат в напряженном трудовом ритме. Вне зависимости оттого, где он сам в данный момент находился, люди ощущали его присутствие, знали: министр где-то рядом и зорко следит за работой всей системы госбезопасности. Абакумов мог совершенно неожиданно заглянуть к рядовому сотруднику, посмотреть, как тот ведет дело, расспросить о подробностях, все проверить, вплоть до того, насколько аккуратно подшиваются бумаги. Это тоже воспитывало уважение к руководителю министерства, хотя в таком демократизме чувствовалась определенная игра.

Абакумов часто выступал перед различными аудиториями, говорил воодушевленно, порой с пафосом, и притом всегда старался производить впечатление человека очень доступного, демократичного и подчеркнуто скромного, хотя оснований для этого было немного, я дважды слушал его выступления на партийных конференциях и должен признать, что выступал он удачно. Министр требовал объективности и беспристрастности при рассмотрении дел, во всех его приказах неизменно подчеркивалось, что сотрудникам госбезопасности необходимо строго соблюдать законность.

Таким казался мне тогда Абакумов на посту министра. В действительности он беспрекословно и слепо выполнял волю Сталина, следовал любым указаниям партийного руководства, которое поощряло курс репрессий. То ли желая выслужиться, то ли в силу определенных личных качеств, он и сам проявлял инициативу к ужесточению репрессий.

Мы, молодые чекисты, не подозревали о незаконных арестах военачальников, которые проводились по указаниям Абакумова на основании мелких доносов. А между тем подобные аресты происходили даже в период Великой Отечественной войны и в первые послевоенные годы.

Аресты в армии служили показателем добросовестной работы контрразведки. Сегодня известны тяжкие судьбы адмирала флота Л. М. Геллера, маршала артиллерии Н. Д. Яковлева, главного маршала авиации А. А. Новикова. Абакумов занес карающий меч даже над Г. К. Жуковым.

Первое, что поразило меня в самом начале работы в центральном аппарате, это полная изоляция следователей по особо важным делам от остальных подразделений МГБ. Зато следователи оперативных служб работали в тесном контакте с оперсотрудниками. Если оперативные подразделения, занимавшиеся делами о шпионаже или подпольной борьбе против советского строя, тщательно документировали и подвергали глубокой проработке собранный материал, то работа следователей по особо важным делам чаще, строилась на показаниях отдельных лиц и на этом же основании выносились приговоры — точно так же, как это было в кошмарные тридцатые годы. Один давал показания на другого, тот на третьего, а четвертый подтверждал все это. Голословные обвинения оформлялись как убедительные доказательства вины, и волна арестов вновь захлестывала страну. Тогда мне в голову не могло прийти, что у нас имели место фальсификации: у людей просто выбивали показания, и следственные дела строились отнюдь не на оперативных данных. Однако узнал я об этом много позже.

Были, правда, и такого рода случаи.

В 1947 году состоялись выборы в Верховный Совет РСФСР. Комиссия по выборам Сталинского района города Москвы поспешила объявить, что Иосиф Виссарионович избран единогласно. И вдруг поступает письмо рабочего автозавода, который пишет: «Нет, не единогласно. Я лично голосовал против».

И машина завертелась. Как же? Выступление против Сталина. Хорошо хоть хватило ума не арестовать этого честного и искреннего человека. Он же свой поступок объяснил просто: «я знал, что карточки на хлеб в 1946 году не отменят, и Сталин знал это. Зачем же он сказал в феврале 1946 года, что отменят? А их не отменили. Не надо обещать невыполнимого. Вот я и вычеркнул».

В связи с одним расследованием мне пришлось обратиться к показаниям лица, осужденного в 1937 году. Узнав об этом, мой старший коллега, опытный оперативный работник предупредил:

— Филипп, ты лучше не лезь в материалы тридцать седьмого года, там много наговоров, зафиксированных как установленные факты.

Сказал это очень спокойно, как о вполне обыденном явлении. А каково было слышать такое мне, двадцатилетнему парню, верившему в кристальную чистоту чекистов, свято выполнявших свой долг! Этот случай заставил о многом задуматься. Несколько успокаивало лишь то, что во всех правительственных, партийных и ведомственных документах МГБ постоянно напоминалось о строжайшем соблюдении законов.

Большие надежды вселяли и слова Сталина, сказанные на одном из торжественных вечеров после войны. Он произнес тост за русский народ, заявив: «У нашего правительства было немало ошибок… Народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь…» Многие восприняли эти слова как признание незаконности репрессий, поверили, что после такого заявления трагедия тридцатых годов никогда не повторится.

Опасения, как бы не вернулась практика репрессий, казалось, окончательно рассеялись после выступления секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецова на партийном активе работников МГБ. Бывший секретарь Ленинградского обкома партии в годы войны, Кузнецов уже тогда завоевал большой авторитет. Теперь же ему было поручено курировать административные органы, в том числе МГБ.