Читать книгу "Портрет с пулей в челюсти и другие истории - Ханна Кралль"

Они стали жить вместе. Без труда нашли жилье для Ципиной семьи. Превосходное, с удобным тайником. Тайник устроил дворник Мариан Ронга. У него были маленькие блестящие глазки, на лице следы от оспы, шрам на щеке и цветная вязаная шапка с помпончиком. Он как мог успокаивал своих жильцов. Особенно благотворно действовал на Хану, мать Ципы. Пряча под кровать оружие, говорил ей: теперь уже все равно. Есть евреи, может быть и оружие. Когда появились карты для партизан, стал еще спокойнее. Вот теперь уже и впрямь все равно: есть евреи, есть оружие, могут быть и карты…

Оружие приносил дворник, а карты – Ципа Г. Она получала их от людей из Армии Людовой[70], своих довоенных друзей, и потом отдавала Кристине Артюх, тоже “аловке”. Карты предназначались партизанам.

Ципа с Кристиной встречались в сквере, на Краковском Пшедместье. Там висел репродуктор. После двенадцати немцы передавали информационные сообщения, собиралась толпа, и можно было незаметно сделать все, что нужно.

Кристина Артюх приходила с маленьким сыном. Брала у Ципы пакет и без единого слова уходила.

После войны Кристину Артюх арестовали. Кто-то сказал Ципе, что за сотрудничество с немцами. Ципа была возмущена. “Ты только посмотри, – говорила она мужу. – Прикидывалась аловкой, а работала на гестапо”.

Ни Ципе, ни Адаму не пришло в голову, что обвинение ложное. Наоборот. Они радовались, что бдительные сотрудники госбезопасности безошибочно выискивают врагов. Даже Кристину Артюх разоблачили. Артюх, кто б мог подумать!

Кристину Артюх посадили в сорок восьмом. Тогда брали членов партии с “правым уклоном”. За полгода до того Кристине гадала Ванда Занусси, мать будущего кинорежиссера. Поглядев на карты, она сказала: вас ждет казенный дом. Посмотрела еще раз и повторила: казенный дом, это точно. Кристина Артюх презрительно рассмеялась и перемешала карты. Когда ее привели в подвалы Министерства госбезопасности, она подумала: “А карты-то правду сказали. Жаль, я их смешала, может быть, пани Занусси увидела бы, сколько это продлится”.

Это длилось пять лет.

В камере были одни партийные, среди них несколько евреек. За стеной, в соседней камере, сидели немцы. Немецкие пленные и военные преступники помогали польским надзирателям. Разносили суп и теплую воду и раз в неделю выдавали швейные иголки. В камеру Кристины Артюх приходил немец Арнольд. Он был молодой и участливый. Носил нательный крестик. Улыбался. Говорили, он верующий. Одна из женщин хотела к нему подмазаться и сказала что-то неприязненное про евреек. На следующий день Арнольд принес еврейкам суп погуще и воду погорячее. Спросил, не нужно ли еще воды. Даже иголку принес им чуть пораньше и чуть позже забрал. Практического значения это не имело. Все равно иголка была без нитки, считался сам факт.

Вернемся к Ципе. В ее отсутствие во двор забежали два еврея. Дом был недалеко от стены гетто. Там еще не завершилось восстание[71]. Евреи были грязные, запыхавшиеся. Мать Мариана Ронги указала им на подвал и принесла воды попить. Фольксдойчка[72], которая жила на первом этаже и любила сидеть во дворе на лавочке, быстро встала и направилась к воротам. Мариан пошел за ней. Фольксдойчка прошла Бонифратерскую, на площади Красинских свернула на Длугую. Мариан понял, что она идет в участок. Явно возбужденная, она все убыстряла шаг. Мариан с трудом за ней поспевал. Начались гонки. Мариан пришел первым. “На Сапежинской в подвале седьмого дома сидят два еврея”, – едва переведя дух, доложил он дежурному.

“Я доложил, что на Сапежинской, в седьмом… – рассказывал он Ципе и Адаму. – Если б она донесла, они бы обыскали весь дом и всех нашли, а раз я сам, не стали обыскивать”.

Пришлось его утешать.

“Вы правильно поступили, пан Мариан. Не было другого выхода”.

“Не было, верно? Если б она донесла, они бы устроили обыск. Все бы погибли, и те, и все”.

“Вы должны были это сделать, – заверяла его Ципа. – Так и так те двое были обречены. Не было для них спасения. Вы должны были это сделать…”

Спустя несколько дней в квартиру дворника вошли двое. Один встал в дверях, а второй торжественным голосом обратился к Мариану Ронге: за выдачу евреев… приговариваетесь… Пуля застряла между позвоночником и почками. “Повезло вам”, – заметил врач. Они гадали, кто мог сообщить подпольщикам. Фольксдойчка – нет. Мариан – нет. Ципа – нет. Оставался полицейский участок.

Мариан стал бояться. “Они вернутся, – твердил. – Вернутся и меня добьют”. Спросил, можно ли ему спрятаться с Ципиной семьей. “Разумеется”, – сказала Ципа Городецкая. Есть евреи, есть карты, есть оружие, может быть и пан Мариан. Мариан Ронга прятался вместе с четырьмя евреями, которых сам прятал. С собой он захватил одну-единственную вещь. Стопку. “А это для чего?” – допытывалась Хана Городецкая. “Стограммовая, – объяснил Мариан. – При мне с начала войны. Если кто захочет угостить, пускай наливает полную. Не пятьдесят же наливать”.

Вернемся к Адаму. Он участвовал в Варшавском восстании, в отряде АЛ. Командовал их отрядом Щенсны Добровольский. Адам помнил его по довоенным коммунистическим студенческим организациям. Щенсны был худой, принципиальный и неприхотливый. Аловцев включили в роту АК, располагавшуюся в центре города, на Вейской. Часть улицы со стороны площади Трех Крестов занимали повстанцы, здание ИМКА[73] и сейм были в руках у немцев. В промежутках между боями к ним приходили люди из подпольных аловских газет и проводили политинформации, в основном о ситуации на фронте. Адам дремал или листал немецкие книжки, которые подкладывал под свою винтовку. В книжках, щедро иллюстрированных фотоснимками, рассказывалось о полевых борделях в разных армиях мира. Адам отрывался от чтения, когда пропагандисты начинали говорить о Польше. Какой она будет, когда мы победим. Все будет по справедливости. Из каких-то стратегических соображений потребовалось захватить здание ИМКА. Атаковали вместе с аковцами. Первую гранату бросил Щенсны, выкурив немцев с первого этажа. Подбежал, один, бросил гранату в окно с правой стороны, около двери. Генерал Бур-Коморовский[74] лично их похвалил, когда они с ним встретились в гаражах на Вейской. “Знаю про вас, хорошо себя проявляете”, – он даже употребил слово “отвага”.