Читать книгу "Тропами ада - Людвиг Павельчик"

Легкий порыв теплого ветра вывел короля из задумчивости. Пора было заканчивать дело и возвращаться к насущным проблемам. Настороженные лица вокруг говорили ему о том же. Все устали, хотели отдыха, тепла и горячей пищи, а наступающая ночь лишь подстегивала воинов к скорейшему осуществлению заранее обрисованных их прямыми начальниками и принятых к сведению планов.

Теодорих еще раз заглянул вглубь небольшого, расположенного на самом берегу грота, откуда веяло затхлостью и какой-то обреченностью. То ли это была берлога давно покинувшего ее зверя, то ли сама природа позаботилась о том, чтобы он и сопровождавшие его не знали дополнительных проблем. Именно этот грот у реки должен был стать могилой предавшего своего короля и друга собаки-Агривульфа. Новоиспеченный монарх премерзких свевов заслуживал самой суровой кары. Касательно изменницы Кеслы было запланировано нечто иное.

Итак, Агривульф со связанными за спиной руками и спутанными ногами был брошен в грот под дикие сопроводительные вопли Кеслы, истово молящей Теодориха пощадить подлеца. Плюнув прямо в ее открытый в крике блудливый рот, король обратил свое внимание экзекуции, всецело предавшись упоительному чувству мести.

Сколько бы ни был Теодорих интеллигентен и благочестив, смерть врага, тем более настолько невыносимого селе, не могла не доставить ему истинное удовольствие. Каждый из нас, пожалуй, в детстве, получив нагоняй от более крепкого физически товарища, исподволь желал его смерти… Можно, конечно, это отрицать, можно утверждать и всеми возможными способами доказывать свое человеколюбие – вы не сможете обмануть меня, как не смогла обмануть и Теодориха Второго его единственная жена и возлюбленная, заслужившая не просто смерти, а изобретенного главным жрецом приговора…

Как уже сказано и, полагаю, сказано обоснованно, главная роль в происходящем отводилась Мерсаллу, ибо меж ним и Теодорихом было условлено, что жрец использует предоставленный судьбой шанс доказать могущество великого Одина и, вместе с тем, превосходство старой веры, что, в свою очередь, позволит удержать глупый, податливый и охотно клюющий на всякого рода новшества народ от перехода в религиозный лагерь премерзких арианских служителей.

Нависнув над распластанным в гроте у его ног Агривульфом, Мерсалл, исполненный веры и чувства заслуженного превосходства, произнес одно из самых ужасающих своих заклятий, призванное предать несостоявшегося короля свевов не смерти, что было бы вполне по силам мечу, а вечной жизни, вернее сказать, вечному томлению в этом тесном жутком вместилище, которое должно было стать его склепом.

Мерсалл шептал что-то быстро, невнятно и относительно долго, так что присутствующие даже заскучали, но последние его слова, сказанные пафосно и отчетливо, дошли до сознания каждого: "Три раза умирать тебе, страдалец, и лишь третья смерть, подкрепленная истинным чувством, избавит тебя от мук! До тех пор томиться тебе, живому и в сознании, в этом склепе!".

Мало кто из числа слышавших эти слова понял, о чем говорил главный жрец вестготов, но суеверная дрожь, горсткой взбесившихся клопов пробежав по спинам, зудящей занозой засела в сердце каждого их них, никогда уж более не будучи забытой.

Дав знак стоящим вокруг воинам, Мерсалл отошел в сторону, а грот – последнее пристанище королевского изменника – был тут же завален огромным плоским камнем, с великим трудом передвинутым восемнадцатью воинами. Со временем камень этот врастет в почву и станет неотъемлемой частью восхитительного речного пейзажа, наблюдая который ни один путник не придет к мысли, что сей ландшафт был некогда свидетелем столь серьезных и, вместе с тем, столь мерзких событий.

В омертвевшие от ужаса при мысли о предстоящей казни глаза Кеслы глядел владыка Тулузского царства без малейшего сострадания. Она предала его. Предала самым позорным и отвратительным способом, не достойным последней твари, пресмыкающейся по камням, ибо нет большей гнуси, чем попытка выдать натасканного невесть где ублюдка за сына собственного мужа, за его плоть и кровь, за его биологическое бессмертие! Похоть, пожирающая тело, страстные вздохи в чужих руках, покрываемых частыми исступленными поцелуями – все это, разумеется, мерзко, но блекло перед содеянным ею. По плану этой змеи королем вестготов и ставленником Рима на землям Тулузы, равно как Таррагонской и Карфагенской Испании должен был стать жалкий отпрыск одного из вандальских отбросов, в чьих жилах мерзкой грязи течет более, нежели крови!

Теодорих не ждал ни мольбы, ни слез, ни оправданий. Он знал – дочь старого, вечно брюзжащего Люция не позволит себе того из ложной, привитой ей ее проигравшим в кости жизнь отцом, гордости, которую сам Теодорих когда-то безмерно ценил, но теперь скорее готов был именовать элементарной тупостью.

Дикий, животный ужас в глазах Кеслы доставлял ему настоящее наслаждении, сравнимое, пожалуй, с тем, что он когда-то испытывал в ее объятиях. Жаль, что ему не забыть их, не выбросить вон из памяти, как отломленный наконечник стрелы в ближайшие кусты, не изгнать из своих снов, которые, несомненно, с предательской настойчивостью станут пронзать его мозг во время ночного отдыха… Кесла, распластанная сейчас у его ног в ожидании расправы, была и останется единственной слабостью Теодориха Второго, не смотря ни на что. Слабостью похороненной…

Но это все сантименты. Пора завершать начатое. И король сделал знак стоящему чуть поодаль Мерсаллу. Что касается его самого, то он предпочел бы просто снести ее мерзкую голову мечом и дать изгрызть еще не поддавшееся тлению тело собакам, но Мерсалл был против столь гуманной казни и, по заключенному еще тогда, во дворе растерзанной крепости, договору, Теодорих не мог запретить главному жрецу племени сотворить над обреченной собственный обряд, о содержании которого король вестготов осведомиться не удосужился.

Мерсалл, подобрав полы довольно потрепанной в пути мантии, с торжественным, а, скорее, торжествующим видом приблизился к Кесле, чья доступность и беззащитность в этот, решающий ее посмертную судьбу момент, заставила отвернуться даже прожженных в боях и закаленных в закулисных баталиях воинов, которые, каждый под своим предлогом, старались отойти в сторону или повернуть лица к последним лучам уходящего на сегодня солнца, то ли прося милости Одина, то ли…

Склонившись над женою своего короля, жрец принялся шептать нечто нечленораздельное, но по лицу находившегося рядом Теодориха было заметно – ужасающее. Добрых три-четыре минуты длилось не сулящее ничего доброго заклинание, но когда, подняв голос, Мерсалл произносил его концовку, даже находящиеся по близости воины смогли различить приговор: две смерти снести тебе, исчадие ада, дабы искупить вину свою и воссоединиться с беснующимся под черно-серым камнем!

После чего Мерсалл, сделавший свое дело, отступил, предоставив воинам, по указанию короля, окончить начатое.

Кесла, предавшая великого Теодориха жена, была возложена дюженой крепких рук на заранее приготовленную кучу хвороста и факел, вдруг возгоревший в руке Мерсалла по воле Одина, возжег сухое дерево, превратив его в красно-синего безумца, поглотившего преданную ему беспомощную жертву.

Неожиданно обрушившийся на бренную землю ливень, которому, должно быть, содеянное по каким-то причинам пришлось не по душе, за несколько долгих, мучительных для солдат минут погасил огонь, заставив трескуче-мерцающее пламя шипеть, сопротивляться и, наконец, прерываясь, погаснуть, явив на вершине полусгоревшего деревянного холма отвращающее зрелище обезображенного трупа, с жутким оскалом коричневых от гари зубов взирающего, казалось, на своих палачей. Зарычав от гнева и омерзения, приказал Теодорих закопать полуобугленное тело, дабы ни следа горя не осталось ни на земле, ни в душе его..