Читать книгу "Слуга Империи - Раймонд Фейст"

— Спасибо за приятную беседу, госпожа, — издевательски протянул мидкемиец. — Пока другие гнули спину на солнцепеке, я здесь получил бесплатный урок разговорной речи. Но ты, кажется, забыла, что наши народы ведут войну. Я взят в плен, но остаюсь твоим врагом. Больше ты не вытянешь из меня ни слова: не приведи господь, я тут выболтаю лишнее и дам тебе перевес в силе. А сейчас позволь откланяться. Варвар вскочил и теперь возвышался над Марой, как глыба, но она не шелохнулась.

— Нет, не позволю. — Даже эта убийственная дерзость не поколебала самообладания правительницы. — Ты взят не «в плен». Ты взят мною в собственность.

— Ну нет! — По лицу Кевина пробежала злая усмешка. — Я военнопленный — и точка.

— Сидеть! — потребовала госпожа.

— Как же, жди! Небось не привыкла, когда тебе перечат? — Одним прыжком Кевин бросился на Мару и сдавил ей горло.

Она так растерялась, что не успела кликнуть стражу. Сильные загрубевшие руки сжимали ей шею, вдавливая в нежную кожу нефритовые бусы. Слишком поздно Мара поняла, что под маской его беспечности скрывается пучина отчаяния.

Властительница заскрежетала зубами от боли; извиваясь, она попыталась ударить варвара ногой в пах. Кевин встряхнул ее, как тряпичную куклу, потом еще и еще, не чувствуя, как ему в запястья впиваются острые ногти. Мара захрипела. Он сжал ей горло ровно настолько, чтобы не задушить, но не давал возможности позвать на помощь. Потом мидкемиец наклонился и заглянул ей в лицо.

— Вот теперь ты по-настоящему струсила, — объявил он.

Из-за спазмов Мара не могла произнести ни звука; ее широко раскрытые глаза наполнились слезами. Однако она не дрогнула. Черные волосы благоуханной волной накрыли его руки; округлая грудь, прикрытая тонким шелком, касалась железного локтя.

— Ты зовешь меня презренным варваром, рабом, не ведающим чести, — прошипел Кевин. — Но тут ты заблуждаешься. Будь ты мужчиной, я бы свернул тебе шею. Пусть это карается смертью, зато одним врагом стало бы меньше. Однако мои земляки не воюют с женщинами. Поэтому я дарю тебе жизнь. Зови своих стражников — пусть меня изобьют или прикончат. Но в нашем народе есть поговорка: «Хоть повадки наши грубы, враг об нас сломает зубы». Вспомни эти слова, когда увидишь, как меня вздернут на суку. Тело можно изувечить, но сердце и душа останутся свободными. Я оставляю тебя в живых потому, что этого требуют мои понятия о чести. С этой минуты каждым своим вздохом ты будешь обязана милости раба. — С этими словами он встряхнул ее в последний раз. — Живи и помни мою доброту.

Обессиленная и донельзя униженная, Мара набрала полную грудь воздуха, чтобы позвать стражников. Одного ее слова было достаточно, чтобы мидкемийца стерли в порошок. Ведь он — раб, существо без души и без чести. Почему же он с таким достоинством, с нарочитой медлительностью уселся перед ней на пол и, насмешливо глядя ей прямо в глаза, невозмутимо ожидал решения своей участи? Мару охватило такое отвращение, какого она не испытывала со времени замужества. Все ее существо требовало возмездия за неслыханное оскорбление.

«Что же ты медлишь? — дразнили дерзкие голубые глаза. — Зови солдат, пусть полюбуются на твои синяки». Правительница пришла в смятение. Солдаты сразу поймут, что варвар мог задушить ее, как птенца, но пожалел. Прикажет ли она его запороть или повесить — победа останется за ним, ибо он не пошел наперекор своей чести, и поэтому его смерть будет не менее почетной, чем гибель на поле боя.

От этих мыслей Мара похолодела. Поквитаться с этим человеком, используя свою власть, — недостойно; быть вечно обязанной милости раба — немыслимо. Она оказалась в тупике, и Кевин это понял.

Ее слова прозвучали чуть более глухо, чем ей бы хотелось:

— В этом туре победа за тобой, раб. Ты поставил на кон единственное, что у тебя есть, — свое земное существование и призрачную надежду. Я оказалась перед выбором: уничтожить тебя или смириться с позором. — В голосе властительницы послышалась расчетливость. — Пусть это послужит мне уроком. Я не доставлю себе удовольствия вздернуть тебя на виселицу, хотя, клянусь, сейчас это мое самое большое желание. — Она позвала слуг. — Отвести невольника в барак. Предупредите стражников, что ему не дозволено выходить на работы вместе с остальными. — Устремив взгляд на Кевина, она добавила:

— Приведете его ко мне завтра после ужина.

Кевин согнулся в шутовском поклоне, расправил плечи и размашистым шагом вышел из комнаты.

Оставшись в одиночестве, Мара почувствовала, что ее покинули последние силы. В душе у нее бушевал ураган. Она заставила себя сделать глубокий вдох и полный выдох. Теперь можно было закрыть глаза и вызвать в сознании внутренний круг медитации — этому ее научили в монастыре. Мысленным взором она начертила рисунок-мандалу и отринула воспоминания о руках варвара, сжимавших ей горло. Злоба и страх отступили, возбуждение улеглось. Все мышцы расслабились, и Мара открыла глаза.

Теперь к ней вернулась способность хладнокровно осмысливать события. От этого чужака можно кое-чему научиться. Чужак? Да это презренный раб!.. Пришлось снова проделать то же самое упражнение. Почему ей никак не удавалось обрести внутренний покой? Она ведь не пострадала, если не считать уязвленного самолюбия. Еще на заре своей юности Мара усвоила, что излишне самолюбивого человека легче заманить в ловушку. «Наверное, дело в том, — решила она, — что я и сама не свободна от этого порока, только до сих пор не отдавала себе в этом отчета».

Тут она невольно усмехнулась. «Хоть повадки наши грубы, враг об нас сломает зубы», — вспомнилось ей. Нескладная поговорка, но достаточно красноречивая. «Уж я-то о тебя не сломаю зубы, — подумала Мара, — я съем тебя с потрохами, Кевин из Занна. Я возьму твою свободную душу голыми руками и привяжу к себе посильнее, чем твое бренное тело». Тут усмешка сменилась сдавленными всхлипываниями, по щекам покатились слезы, плечи содрогнулись от рыданий. Мара обхватила себя руками, чтобы унять озноб. Она вынуждена была в третий раз пройти по внутреннему кругу медитации. Такое приключилось с ней впервые в жизни. Пробормотав «Будь он проклят!», властительница позвала служанок и велела приготовить ванну.

* * *

Как и прошлым вечером, мидкемийца привели на закате. Открытые окна не спасали от жары, однако Кевин держался еще более непринужденно, чем вчера. Его пальцы все так же теребили шелковую бахрому; ни один благовоспитанный цурани не позволил бы себе подобной распущенности. Мара сочла, что он делает это непроизвольно. Но, по-видимому, до варвара все-таки дошло, что ему подарили жизнь, и он постоянно старался поймать взгляд властительницы.

Этот загадочный и по-своему красивый невольник перевернул ее привычные убеждения и заставил отказаться от некоторых «вечных» истин. У нее было достаточно времени, чтобы разобраться в своих впечатлениях и чувствах. Дважды в течение дня она с большим трудом преодолела искушение отправить мидкемийца на виселицу, но рассудок подсказывал, что она и сама не без греха. А вывод был прост: не все очевидное бесспорно.