Читать книгу "Тревожная осень - Андрей Дымов"

Так, степенно беседуя, они шли к машине. Юрасик вежливо и с почтением поддерживал Андрея Семеновича за локоток, а у него не хватало сил оттолкнуть руку прохвоста, послать его подальше и сказать, что дружбы не будет ни при каких обстоятельствах. Дружба без доверия невозможна, а Дымов ни капли не верил Юрасику. Однако плелся с ним к проходной, вынужденный выслушивать его рассказ о том, как он завидует шефу из-за крутой тачки, мечтает о такой же или даже лучшей и не сомневается, что защитит докторскую, накопит денег и купит себе такую машину, что все в больнице высохнут от зависти.

Наконец они дошли до машины Андрея Семеновича. Он из последних сил протянул руку Юрасику и произнес дежурное:

– Было приятно познакомиться. Я позвоню в понедельник.

И что-то еще в таком же роде.

Наконец Дымов остался один. Больше всего ему хотелось сесть, закрыть глаза и так молча сидеть, ни о чем не думая. Но он не мог себе этого позволить: рядом Ваня – офисный водитель. Шеф лишь до тех пор остается шефом, пока силен и не вызывает жалости. Жалкий шеф – груша для битья за нанесенные сотруднику обиды. И совершенно неважно, были обиды реальными или вымышленными.

Он сел в машину и, улыбнувшись, сказал:

– Поехали домой, Ваня. На сегодня хватит.

Автомобиль тронулся, и Андрей Семенович погрузился в мысли о случившемся с ним за два последних часа. Условно все события можно разделить на две части. В первой пытались втюхать липовый метод лечения. «Почему ты уверен, что он липовый?» – размышлял Дымов. Он вспомнил, о чем подумал в самом начале беседы с Юрасиком. Жизнев говорил: биопсия показала, что в простате есть две точки с локализованными раковыми клетками. Точных координат нет. Значит, чтобы их разрушить, надо обрабатывать ультразвуком всю простату. (Тактика выжженной земли – так называют подобные методы военные.) И если ультразвук разрушит больные клетки, та же участь, по логике, ждет и здоровые. Какова дальнейшая судьба разрушенных здоровых клеток?

А что станет с разрушенными больными? Вытаскивать их из простаты явно никто не планирует, да и вряд ли такое вообще кому-то под силу. И никто наверняка не изучал еще, как влияют разрушенные больные клетки на «выжившие» здоровые.

«Однако это, – говорил себе Андрей Семенович, – всего лишь твоя точка зрения, но ты не врач, а инженер». Хотя он нутром чувствовал собственную правоту. И ее подтвердило секундное замешательство шефа Юрасика в тот момент, когда прозвучал вопрос об отношении Жизнева к лечению ультразвуком. Значит, пытались подсунуть бракованный товар, хотя речь идет о смертельно опасной болезни. Зачем? Ведь у каждого действия есть своя цель. Целей у этих ребят может быть предостаточно. Например, кто-то из них заинтересован в диссертации: Юрасик – в докторской или его аспирант – в кандидатской. Поставка «кроликов» какому-нибудь голландскому светилу, а в обмен – грант на совместную работу. По большому счету, это не его проблемы: попытки сделать из него подопытный материал за его же деньги останутся на совести этой парочки.

Со второй частью сложнее. Когда Юрасик пошел его провожать, он фактически объявил ему смертный приговор. Личный интерес доцента (или кого-то другого) в этом не просматривается. Значит – правда? Но почему не назвали сроки? Юрасик лишь намекнул, что дружить им с Андреем Семеновичем осталось недолго. Чистой воды иезуитство, если не сказать хуже. Вспомнилась история про Героя Советского Союза летчика Девятаева. Во время войны он попал в плен и был определен немцами на аэродром для выполнения вспомогательных работ. Вскоре он в чем-то провинился, и комендант лагеря назначил Девятаеву наказание «10 дней жизни». Это значило, что жить ему осталось 10 дней, а на одиннадцатый его казнят. В лагере такой вид казни считался самым тяжелым. Правда, на седьмой день Девятаев вместе с товарищами угнал «юнкерс» и улетел к своим, за что Хрущев присвоил ему звание Героя, уже после ХХ съезда партии.

Юрасик, как тот комендант, объявил приговор: столько-то дней жизни. Правда, не сказал, сколько именно, а намекнул, что немного. Как говорится, Бог ему судья. Вопрос в том, есть ли у Дымова возможность «угнать самолет». Это нужно выяснить поскорее, чтобы не сойти с ума.

Андрей Семенович очень хотел позвонить Марине. Но не при водителе же!

В таких невеселых думах он не заметил, как подъехали к дому.

– Нам еще нужно куда-нибудь? – робко спросил Ваня. – А то уже минут двадцать как подъехали и стоим, а вы все молчите.

– Нет-нет, все, спасибо. Задумался, – сказал Андрей Семенович и вышел из машины.

Поднимаясь в лифте, он почувствовал жар. Казалось, температура была под сорок.

Чтобы жена ничего не заподозрила, войдя в квартиру, он широко улыбнулся и сказал что-то веселое и ласковое. Не прошло – она тут же спросила:

– Слушай, ты не болен? Что-то весь красный, – и заботливо положила руку ему на лоб. – Да нет, вроде холодный.

– Какое там «болен», – Андрей Семенович изобразил веселый смех, а затем ляпнул первое, что пришло в голову: – Просто пришлось выпить с одним козлом чуть больше нормы.

– Не пил бы ты, Андрюшенька, со всякими, как ты говоришь, козлами. У нас дочь растет, ее надо на ноги поставить. Да и старшей, и внучке мы нужны. Сами тоже не молодые, – и Вера пытливо посмотрела на него.

Только этого не хватало…

– Что еще за «не молодые», – громко возмутился он с той всепобеждающей искренностью, с какой когда-то выступал на комсомольских собраниях, обличая американский империализм. – Ты у меня еще хоть куда, а я вообще тебя на полгода моложе, – весело напомнил Андрей Семенович.

И Вера вроде бы успокоилась.

– Лучше накорми меня, Верочка, чем-нибудь вкусненьким, а то устал я сегодня как собака.

Он прошмыгнул в туалет, захватив с собой термометр. Ртутный столбик остановился на отметке 34,8. Положил руку на лоб: ледяной, хотя такое чувство, что все тело горит. И вдруг он вспомнил. Это было тридцать восемь, да, ровно тридцать восемь лет назад. Он уже был студентом, когда однажды вечером раздался звонок и его пригласили на вечеринку одноклассников. Ему девятнадцать лет, месяц май, а мини у девушек выше всех его возможностей. Кровь бурлила, он пошел провожать какую-то одноклассницу. Ну и, в общем, пришел домой в четыре утра, не удосужившись предупредить мать. Подходя к подворотне, он увидел старшую сестру, которая давно не жила вместе с ними. Ожидал, что та начнет его ругать, но она только сказала: «Мама разорвала на себе рубашку». Когда Андрей зашел в комнату, увидел мать. Она сидела в разорванном халате и рубашке, что ей, всегда аккуратной, было не свойственно. Мать не ударила его, не заплакала, чего он ждал и боялся больше всего. Она просто сидела и излучала тепло. Казалось, в ней работает теплоизлучатель, топливом для которого служила она сама – ее тело, кости, нервы, ночные переживания за него, годы жизни. Андрей положил руку на лоб матери, опасаясь высокой температуры, но его рука будто коснулась льда. Он торопливо сунул градусник матери под мышку. Тело безвольно подчинилось. И через десять минут – он как сейчас помнит – ртутный столбик застыл на отметке 34,8.