Читать книгу "Сегодня мы живы - Эмманюэль Пиротт"

На одном из снимков Рене увидела даму в старомодном платье и поняла, что это не Марсель, а ее мама. Вот она выглядела как настоящая «баба Маша», пухленькая и веселая. Ее улыбка как будто обещала: «Все будет хорошо!»

Луиза вытащила из гардероба шарфы, шляпы и разную одежду. Альбер и Шарль, весело переговариваясь, занялись примеркой. Луиза подошла к стоявшей у комода Рене, надела ей на голову веночек новобрачной, подвела девочку к зеркалу и сказала:

– Ты могла бы сыграть Пречистую Деву.

Она что, с ума сошла? Рене – еврейка, какая уж тут Дева Мария! Альбер поинтересовался, что значит это слово, но Рене не слишком разбиралась в теме, а то, что знала, рассказывать не хотела, и уж точно не Альберу. Во-первых, не его это дело, а во-вторых, он задал вопрос с единственной целью – смутить ее. Вот Луизе Рене, пожалуй, что-нибудь объяснит – если успеет. Альбер, гнусно хихикая, продолжил допрос:

– Так почему еврейка не может играть Богоматерь?

– Потому что евреи убили Христа, – с вызовом ответила Рене.

Луиза и Мишлин испуганно вскрикнули. Альбер побледнел:

– А разве это не римляне сделали?

– Нет! – Рене посмотрела ему в глаза. – Никакие не римляне! Его убили мы.

Старая монахиня сестра Рита, горбатая злая ведьма, однажды объяснила ей, что евреи распяли Христа. Девочка тогда подумала, что немцы и другие люди ненавидят евреев из-за давнего убийства. Ну что же, ничего удивительного. В церкви, глядя на распятие и изображения страстей Христовых, Рене всегда чувствовала стыд, но сегодня, в противостоянии с Альбером Паке, все было иначе. Он испугался? Отлично! Да, евреи убили Иисуса, приколотили к кресту его руки и ноги, и он долго мучился на жаре от боли, жажды и печали. Евреи бросались в него гнилыми овощами и смеялись. «И вообще, мне не нравится Дева Мария, хочу быть архангелом Гавриилом!» Мишлин разрыдалась, Луиза онемела от ужаса, Шарль выругался, а Альбер побагровел от ярости. Он хотел унизить нахальную дрянь, а девчонка рассмеялась ему в лицо и надерзила! Мишлин между тем завела прежнюю «шарманку»:

– А когда маленький Иисус придет за мной?

– Он больше не придет, он умер, я его убила, ты что, не слушала?!

Гробовая тишина… Глаза у Рене покраснели и наполнились слезами. Она резко повернулась, выскочила из комнаты и побрела по коридору, ослепнув от рыданий, толкнула какую-то дверь и увидела мебель, покрытую белыми простынями. Девочка села на кровать. Она ужасно замерзла и дрожала. Прежде чем возвращаться в подвал, нужно было успокоиться. Как же плохо, что она послушалась Берту и оставила своего любимого Плока внизу, он бы ее утешил. Появилась Луиза, села рядом с Рене и нежно обняла ее.

– Ты будешь архангелом Гавриилом. Все случилось давным-давно и уже не важно. Мой брат сам виноват, нечего было задираться. Альбер, ты обещал помириться с Рене!

Подросток нехотя подошел, но руку все-таки протянул, и девочка ее пожала. Остальные пристыженно улыбались – не стоило огорчать Рене, ей и так несладко.

Жанна много дней не поднималась в свою комнату и успела забыть, какой разгром устроили там немцы: вспороли матрас, вывалили на пол содержимое ящиков комода, содрали обои. Она хотела выбрать красивое платье для праздничного вечера, чтобы подчеркнуть все свои достоинства. Девушка все еще надеялась разбудить в Матиасе желание – то, что случилось в хлеву, не должно было остаться без продолжения. Жанна влюбилась и была готова уйти с этим мужчиной, если он позовет – да что там, даже если не позовет! Она пойдет за ним на фронт, как жены галльских солдат, которые перед сражением пели воинственные гимны и выкрикивали оскорбления, чтобы раздразнить врага.

Жанна открыла дверцы гардероба, начала перебирать вешалки, задержалась ладонью на кремовом шелковом платье. Она надевала его на свадьбу тети Аннетт, сестры отца из Льежа. Приложив наряд к себе, девушка посмотрелась в зеркало. Не по сезону? Плевать! Конца боевых действий она рискует прождать до восьмидесяти лет. Война, проклятое мужское занятие, игра злых мальчишек, меряющихся рисковостью. Но «канадский» солдат не таков. Кажется, что он смотрит на происходящее издалека и улыбается – если не губами, то глазами. Ах, какой у него рот! Верхняя губа – «лук Амура», нижняя – пухлая, но упрямая. Жанна сняла серое шерстяное платье и лифчик, почувствовала его запах, понюхала ткань, свои руки, надеясь уловить аромат мужского тела. Шелк выходного туалета ласкал обнаженную грудь. Она закрыла глаза, представила, как Матиас ласкает ее.

Он не был у Жанны первым. Она крутила роман с сыном богатого фермера Жерменом Жомоттом, родители одобряли их отношения – наверное, мечтали, чтобы они нарожали сыновей и дочек богатых фермеров, а те продолжили бы род богатых фермеров, и так до самого Страшного суда. Заниматься любовью с застенчивым и неловким Жерменом было непротивно, хотя восторга не вызывало, но все это теперь не имело значения. Жанне хотелось, чтобы он, этот солдат, снова коснулся ее тела. Желание было непреодолимым, он ее «пометил», и эту страсть не избыть за самую долгую жизнь.

Месяц назад, 1 ноября, в День Всех Святых, Жанне исполнилось восемнадцать. Странноватый у нее праздник – люди в этот день берут щетки, ведра, вонючие хризантемы и идут на кладбище убирать могилы близких. Женщины, стоя на коленках, трут гранит или мрамор, иногда под проливным дождем, и то и дело бросают скорбные взгляды на фотографию «дорогого усопшего» в золотом ободке. Сделав дело, все отправляются по домам, чтобы съесть традиционный песочный торт с черносливом, предаются одним и тем же воспоминаниям, по привычке проливают слезу… Восемнадцатилетие Жанны прошло почти незамеченным, «обрамленное» смертью бедного дядюшки Жана от рака яичка и кончиной старой Розы, отошедшей в мир иной в возрасте ста семи лет прямо на мессе. Не говоря уж о пяти годах войны, которая испоганила все, что можно и нельзя.

Жанна открыла глаза и увидела в зеркале лицо Дэна. Он стоял у нее за спиной. Девушка моргнула, как будто надеялась избавиться от наваждения, но солдат не исчез – подошел еще ближе и что-то пролопотал по-английски.

– I saw you through the window…[66]

– Я ни слова не поняла, но вам в любом случае нечего здесь делать! Убирайтесь!

Она шагнула к двери, но Дэн схватил ее за руку, повернул к себе, поцеловал в шею, потом в губы. Девушка попыталась вырваться, дала ему пощечину, но американец только осклабился. Он грубо толкнул ее на кровать, навалился всем телом, одной рукой зажимая рот, а другой шаря под платьем. Жанне было больно и обидно до слез. Дэн потел, пыхтел и даже дрожал. Жанна отбивалась, но была бессильна, мужчина расстегнул платье, сорвал трусы и уже готов был… Жанна сделала последнюю отчаянную попытку отпихнуть насильника, и он вдруг отлетел назад. Ее спас отец. Жюль Паке ударил негодяя об стену и нанес ему два увесистых тумака.

– Мне бы следовало убить тебя… – процедил он сквозь зубы. – Увижу еще раз рядом с дочерью – ты покойник! Understand? You dead![67]