Читать книгу "Сегодня и вчера, позавчера и послезавтра - Владимир Новодворский"

– Планы изменились господин комиссар, – процедил он сквозь пожелтевшие от табака зубы, – визит в штаб отменяется. Твои красноперые соратники очень оживились, наверное, тебе решили подсобить. Поздно зашевелились. Может, Иван есть желание поделиться, чем намеревался порадовать в этот раз? Сколько с тобой красноармейцев, где они тебя поджидают?

Он замолчал, отпил из кружки и приказал, чтобы меня приподняли. Двое за руки подтащили к печке так, чтобы мог сидеть, и по ходу дела приложили сапогам, хорошо не по голове, а то бы опять сознание потерял.

– Ты, Иван, долго не думай, времени у меня мало. Мать свою пожалей. Неприятно видеть на старости лет, как сына расстреливают. В бога не веруешь, но хоть родителей-то почитаешь, а, Иван?

После этих слов встал и подошел ко мне вплотную. Лицо бледное, глаза как горошины по блюдцу катаются. Может, болен, и через это ненавидит всех?

– Ежели меж нами мужской разговор, – каждое слово вроде заталкиваю в уши и в глаза его лихорадочные всматриваюсь, – к чему мать впутывать? Ты по одну сторону, я по другую. Сегодня твоя взяла, завтра моя улица гуляет. Не балуй, не то аукнется тебе.

Последние слова захлебнулись в крови после увесистого удара по зубам.

– На вопросы отвечай! Не в твоем положении меня стращать, да и молод еще. Давайте мать. – Приказ был адресован двум солдатам, подпиравшим дверь в родительскую горницу.

Мать втащили и посадили на табуретку в углу комнаты, развязав закрывавшую рот повязку. Она смотрела на меня, как прежде, ласково и с любовью. Но привычные искорки потерялись в тонких ручейках слез, из уголков глаз устремившихся на бледные щеки. Ни единого слова, как на похоронах батьки, только слабый стон.

– Повторяю вопрос. Где ожидают бойцы, каково боевое задание? – Голос поручика перешел на высокие ноты и завизжал.

– Хотите, верьте, хотите, не верьте, а чистая правда: соскучился по дому, захотел домашней простокваши. Думал, загляну на часок другой, с мамкой повидаюсь и обратно. – Не знаю почему, но какое-то чувство подсказывало, что надо тянуть время. Последовало несколько ударов. Подняв голову, увидел, что мама лежит на полу.

– Выведите в лес и расстреляйте, чтобы в селе лишний шум не поднимать. Старуха и без того чувств лишилась. Терпеть все это не могу. – Последнюю фразу он пробурчал чертыхаясь.

На улице было свежо. Звезды яркими точками усеяли все небо. Лунный свет помогал различать очертания знакомых домов, гигантских тополей. Скоро начнет светать, хочется увидеть зарю. Пока живешь, все помнится в солнечных лучах. Наверное, сколько не живи, а всегда хочется еще маленько. Идем в ту же сторону, откуда я вечером пришел. Миновали последние хаты. Начинается тропинка, ведущая в лес, но для меня – в рай или в ад. Миновали небольшой овраг, остановились в молодом березняке.

– Хорош с тобой возиться, – негромкие слова конвоира эхом прокатились в ночном безмолвии.

Я обернулся. Две винтовки с черными дырами уставились на меня.

– Не впервой расстреливаете, мужики? – спросил, сам не знаю с чего.

– Ты, это, давай, отвернись, – прозвучало как просьба.

– Не хочу смерть спиной встречать, рассвет хочу увидеть.

В это время один из них набросил мне что-то на голову, и не стало ни солнца, ни луны. Холодно.

– Сейчас закат увидишь. – Слова слились с шумом выстрелов.

Странно, что мертвые не чувствуют боли, мысли где-то роятся. Григорий как живой явился предо мною.

– Ваня, бисов ты сын! Говорил тебе, не лезь в пекло! А тебе все неймется черт такой!

Он мне орал в ухо, крепко обнимал и хлопал по спине. За его спиной в первых лучах восходящего солнца распластались на земле тела двух конвоиров. Поодаль маячили хлопцы из моего отряда. Осознание того, что с жизнью расстался не я, медленно заполняло сознание.

– Мать с трудом в чувство привели, шашкой зубы разнимали. Она и сказала, что тебя в лес повели. Чудом поспели! Недаром бают, что ты заговоренный. Да очнись ты! Светает уже. Задание провалим – пеняй на себя, – продолжал Григорий тормошить меня, подсаживая в седло.

36

Комсомольское собрание начинается с отчета лейтенанта Звягина.

– Товарищи комсомольцы, за отчетный период…

Следует долгое перечисление проведенных собраний, отмеченных грамотами работ по оформлению Ленинской комнаты, принятых и выполненных пунктов соцобязательств.

– Есть ли вопросы к докладчику? – вступает председательствующий на собрании сержант Егоров.

Судя по гробовому молчанию, вопросов нет, или нет желания их задавать, или нет уверенности, что их кто-то услышит, а услышав, не обратит против тебя же. Простое решение – лучше промолчать. Трудно представить, что должно произойти, дабы состоялось искреннее обсуждение неуставных отношений. Они остались за бортом, как отсутствующие по взаимному умолчанию. Интересно, что хотел от меня командир полка? Выявить злостных нарушителей устава в лице старослужащих солдат? Но ведь только слепому не видно, что это система, и сто офицеры нуждаются в подобных методах, как родители, предпочитающие внушению и убеждению физические наказания. Так проще, и результат быстрее. Сержантам развязаны руки, только чтобы никто не видел, а офицеры, естественно, ни сном, ни духом ни о чем таком не ведают. Можно сказать, джентльменское соглашение. Дальше по цепочке идут «старики», которые реализуют доходчивые методы воспитания на практике, при этом объясняя молодым, дескать, нас так же дубасили, потом сами будете. Отлаженная годами схема, по сути, всех устраивает.

В прениях выступил сержант Сидоров, заместитель командира взвода, то есть, Звягина.

– Товарищи комсомольцы, за отчетный период…

Сидоров по всем статьям хороший сержант, у него открытое лицо, честные глаза. Пламенные речи не его стихия, и он монотонно по бумажке кратко повторяет выступление предыдущего оратора с упоминаниями личного примера и личного вклада секретаря. Заканчивает логичным выводом:

– Предлагаю работу секретаря комсомольской организации признать удовлетворительной.

Егоров оглашает результаты голосования.

– Единогласно принято оценить работу секретаря комсомольской организации удовлетворительно.

37

Унижение, терпение и смирение – неотъемлемые составляющие жизни русского человека на протяжении веков. Желание что-то изменить сходит на нет под воздействием памяти о пролитой крови, разбитых судьбах, сомнительных целях, оправдывавших бесконечные жертвы. Мы и так с трудом сидим в лодке, она очень большая, а нас мало, чтобы ею управлять. И постоянно кому-то неймется пустить нас ко дну, хотя мы и сами часто гребем в разные стороны, и ветер, который выбираем, не наполняет паруса, а сносит нас с палубы.

Нелюбовь к человеку со стороны государственной машины имеет глубокие корни. Гнуть Русь-матушку через колено – святое дело! Народ же – кровь России, вот он и должен досыта испить горькой водицы. То ли доброта бесконечная, спрятанная за образом суровым, то ли лень вековая, замешенная на удали небывалой, не дают судить по уму да по совести. Коли сами пути не сыщем, вечно басурманы заморские и прихвостни местные верховодить людьми русскими будут. Свободе русской на любви строиться к ближнему и далекому, доброму и злому, богатому и бедному, дабы душе русской раскрыться и жизнью стариков и старух не стыдиться. Лучше Тютчева не скажешь: «Умом Россию не понять…»