Читать книгу "Вечный Жид - Сергей Могилевцев"

История с отречением Обломоффа и переходом его в иудаизм еще хуже погубила его репутацию, которую, кажется, погубить нельзя было уже ничем, последующий же через полгода выход из иудейской веры, о котором, разумеется, сообщили все газеты мира, окончательно сделал Айзека отверженным, эдаким прокаженным, которому никто не решается подать руку. Как известно, ему было предложено покинуть Израиль, который лишил его своего гражданства (до этого такого гражданства лишила его Россия), и он несколько лет странствовал из страны в страну, нигде не находя убежища. Наконец, в сорок девять лет, совершенно отчаявшись и стоя на пороге самоубийства, он, как известно, получил убежище во Франции и осел на Лазурном Берегу, недалеко от Канн, поселившись там в небольшой частной гостинице-пансионе. Он был серьезно болен, крайне изможден предыдущими скитаниями, и уже, кажется, ни во что не верил. Жизнь в пансионе текла ни шатко, ни валко, и через два года, когда ему исполнилось пятьдесят с хвостиком (он не верил, что ему уже пятьдесят один год), об Обломоффе, кажется, забыли все, кто когда-либо помнил о нем.

Троица (Оск.)

В Третьяковку я хожу только ради «Троицы» и Андрея Рублева, все остальное меня интересует гораздо меньше. Все остальное – это поскольку-постольку. Господи, неужели человек может дойти до такой последней черты, что ему останется только лишь это бледное золото и эта бледная голубизна, словно бы отпечатанные с золота и голубизны светлого русского неба?

Обрезание (Изыск.)

Мне кажется, любезный читатель, что я немного поспешил, оставив одинокого Обломоффа коротать свои дни в Ницце, всеми брошенного, сломленного, и перескочив через несколько очень любопытных событий в его жизни, вернее, перескочив через одно событие, а именно через обрезание, о котором я упомянул лишь вскользь, хотя именно оно, необходимое для принятия иудаизма обрезание, послужило катализатором целого сонма фантазий и образов, которые буквально взорвали усталое сознание Обломоффа, и погрузили его в такие глубины, о которых он даже и не подозревал. Кроме того, оно послужило знакомству с совершенно особенным человеком, о котором он на всю жизнь сохранил самые теплые воспоминания. Незнакомца звали Доктор Обрезание (о, разумеется, у него было обычное, необходимое в быту имя, и даже не одно, и мы в нужное время все эти имена, разумеется, назовем!) Доктор Обрезание, как, очевидно, уже успел догадаться прозорливый читатель этих сумбурных заметок, занимался всю жизнь тем, что обрезал необрезанных иудеев, начиная с младенцев восьми дней от роду, которых со всех сторон несли ему тысячами, исполняя тем самым завет Господа с Авраамом, а также взрослых евреев, таких, как Обломофф, которые по той или иной причине решили принять иудаизм. Доктор Обрезание за всю жизнь, по его собственным подсчетам, обрезал не менее полумиллиона евреев, и неимоверно гордился этим свои подвигом, который намного превосходил подвиги других докторов и раввинов, которые хоть и обрезали людей, но не в таком огромном количестве. Разумеется, Доктор Обрезание был награжден всеми мыслимыми и немыслимыми наградами Израиля, о нем давно уже слагали легенды, снимали кинофильмы, и даже писали книги.

Между прочим, баловался сочинительством и сам знаменитый доктор, и нет ничего странного в том, что именно он захотел обрезать такого известного писателя, как Айзек Обломофф. Яблочко, как известно, идет к яблочку, монетка к монетке, а писатель к писателю, особенно если они не являются конкурентами. Доктор Обрезание, разумеется, ни в коем случае не мог составить конкуренцию всемирно известному Обломоффу, и Айзек великодушно согласился подставить под его скальпель свою крайнюю плоть, которая, между нами, ему нисколько не мешала, и расставаться с которой ему было весьма грустно.

– Я вас вполне понимаю, коллега, – говорил ему в номере иерусалимской гостиницы, где Доктор и Обломофф встретились ранним весенним утром, решив предварительно обсудить все детали этой малоприятной медицинской процедуры. – Я вас вполне понимаю, коллега, – говорил ему Доктор. – Ибо, дожив почти до пятидесяти лет со своей крайне плотью, и совершив с ней немало великих подвигов, а также удивительных открытий, как-то не хочется лишаться ее, оставаясь незащищенным и открытым всем превратностям мира. Ведь психологически крайняя плоть действительно является для нас защитой, мы прячемся в ней, словно в броне, совершив вылазку в некие сладостные и запретные куши, мы отсиживаемся в этой специально сшитой для нас одежке до нового рискованного предприятия, и остаться совершенно голым, или хотя бы голым частично, нам совершенно не хочется!

– Вы говорите, Док, о голом фаллосе совсем, как о человеке, потерявшем на улице свою любимую шляпу, и вынужденно подставившем нескромный взорам прохожих свою голую лысину!

– Да, да, совершенно верно! – Радостно захлопал в ладоши Доктор Обрезание. – Совершенно верно, вы правильно уловили мою мысль, ибо я действительно провожу абсолютную аналогию между фаллосом и человеком, точнее, между фаллосом и мужчиной, которые настолько близки и даже внешне похожи, настолько имеют одинаковые потребности, желания и мечты, что порою я даже теряюсь в догадках, где кончается фаллос и начинается собственно человек!

– Да вы, Док, настоящий поэт! Кстати, вы не возражаете, если я буду звать вас именно Доком?

– Помилуйте, какие возражения?! Весь Израиль зовет меня Доктором Обрезание, Доком, Доктороу, Докторишкой, Кровавой Манишкой, Сладострастным Извращенцем, Доктором Смертью, и прочее, все в том же роде, так что безобидное и добродушное обращение Док меня устраивает во всех отношениях!

– Вас называют Сладострастным Извращенцем? Простите, но за что?

– Так называют меня недруги. Израиль, господин писатель, населен разными евреями, от архиортодоксальных – до таких, которые вообще ни во что не верят, и для которых обряд обрезания – всего лишь кровавая забава неких извращенных монстров, вроде меня.

– Но вы-то, надеюсь, так не считаете!

– Позвольте, конечно же, нет! Я верующий иудей, и соблюдаю завет, переданный Иеговой через Авраама, обрезавшего сначала себя, а потом и двух своих сыновей, Исаака и Измаила, всем последующим поколениям. В обряде обрезания, мой дорогой человек, заложено так много философии и так много любви Бога к простому и маленькому человеку, что о нем можно говорить часами, и даже днями и неделями, да так и не суметь выговорить до конца всю его неизъяснимую глубину!

– И именно поэтому вы выбрали эту профессию?

– Стал обрезать людей? Да, именно поэтому! Собственно говоря, обрезать младенцев должны раввины в синагогах, когда тем исполнится восемь дней, и все это вплоть до настоящего времени воспринимается, как чуть ли не главный семейный праздник, с участием многочисленных родственников, друзей и знакомых, а также последующим пиршеством в течение нескольких дней, все это правильно, все это прекрасно, но жизнь и прогресс вносят свои коррективы, и очень многие обрезают своих детей, а также обрезаются сами в условиях более стерильной клиники, и здесь я могу предоставить им куда больший комфорт, а также анестезию и полнейшую конфиденциальность. Вы можете обрезаться у меня сегодня, а всем говорить, что сделали это полвека назад в тоталитарной стране грубыми и кустарными средствами, вроде ржавой бандитской финки или старинных бабушкиных ножниц, которыми уже триста лет обрезают младенцев. Моя помощь повышает рейтинги многих людей, в том числе и стоящих у власти в стране, она создает новые биографии и новые судьбы, или, наоборот, развенчивает мнимых кумиров, я возвожу на трон премьер-министров и королей, и я же, в свою очередь, являюсь иногда причиной самых страшных скандалов, которые подчас кончаются самоубийствами! Я, дорогой коллега, в самом прямом смысле этого слова, держу за кончик фаллоса весь Израиль, и хотел бы держать за него все человечество!