Читать книгу "Соперница с обложки - Галина Владимировна Романова"

А врали-то все! Потому что все потом живо обсуждали в курилке, кто и что сказал и как именно следователь их об этом спрашивал. Сурков один в разговорах почти не участвовал.

Тоже та еще темная лошадка. Помалкивал и все в сторону Лозовского хитро косился. Кажется, даже подмигнул один раз. Пускай себе подмигивает, ему-то что! Его совесть чиста… почти. А что тянет внутри и побаливает, так это только его личное и ничье больше. Он даже Наталью к этому допустить не может, хотя и считает ее очень близким человеком.

Лозовский прошел под навес, оставшийся еще от прежних хозяев, попинал трухлявые столбы, с трудом удерживающие крышу, отметил со вздохом, что и тут придется все переделывать, и полез за скребком в дальний угол.

Скребок и не скребком был вовсе, а скорее веером, состоящим из тонких металлических прутьев, бесполезным совершенно, на его взгляд, инвентарем в домашнем хозяйстве. Сколько он ни пытался собрать им листья, у него ничего не выходило. С сухими яблоневыми еще кое-как справился, а вот под березами, которые окаймляли весь участок по периметру, – хоть на колени становись и собирай руками золотистое монисто, сброшенное тонкоствольными красавицами. Отбросил скребок-веер, взял метелку и начал гонять листву по ветру. Пару раз наткнулся взглядом на Наталью, которая с изумлением наблюдала за ним из окна кухни. И даже видел, как она покачивает головой, то ли недоумевая, то ли осуждая тщетность его усилий. Но продолжал настырно махать метелкой в сторону подрастающейся лиственной кучки.

– Ничего! Пускай не сразу, но мы со всем справимся, так ведь? Подумаешь, беда какая, решил расстаться с любовницей! Не я первый, не я последний! – пытался утешить себя Лозовский. – Нечего было сразу на нее западать. Купился, как пацан, на крокодиловы слезы!..

О том, что с Марианной ему было хорошо достаточно долго, он не хотел сейчас вспоминать. И о том, как встреч с ней ждал, вздрагивая от каждого телефонного звонка, старался теперь тоже не думать. И о том, как жаждал ее холеного тела, до поры до времени считая его самым прекрасным на свете.

Ни о чем таком не хотел теперь вспоминать Лозовский, сворачивая толстым жгутом сразу десяток газет и засовывая их в самую сердцевину шуршащей пирамиды из опавшей листвы.

Ни о чем хорошем, что связывало прежде его и Марианну, нельзя было теперь думать. Это не привело бы его ни к чему. Это снова отбросило бы его на полтора года назад, в то время, когда он еще мог наивно полагать, что у них двоих есть будущее.

Какое будущее?! Какое??? Он идиот, глупец желторотый и к тому же зарвавшийся в своих мечтаниях. Так, кажется, сказала Алла, когда, узнав об их с ее матерью романе, ввалилась к нему на квартиру среди ночи.

– Ты и впрямь считаешь, что она выйдет за тебя замуж?! – надрывалась она в злобном хохоте, падая на его кровать прямо в зимних сапогах.

– А почему нет? – удивленно отозвался он тогда, потому что неоднократно думал об этом и не видел абсолютно никаких препятствий. – Кто нам может помешать, ты, что ли?

– Мне плевать! Я-то тут при чем?! – Кажется, в этом месте Алла принялась снимать сапоги, затем забросила их в дальний угол его спальни.

– А кто может нам помешать?

Он все еще не понимал, куда она клонит, как не понимал причины ее полуночного визита и того, почему она разувается и снимает с себя верхнюю одежду, развалившись поперек его кровати. Он все еще в тот момент думал о себе и о Марианне, с которой расстался буквально пару часов назад.

– Вам никто мешать не станет, – рассмеялась в который раз Алла, принявшись теребить пуговки на вязаной кофточке. – Да и посмел бы кто! Кто посмеет восстать против Марианны Волиной?! О чем ты?!

– Тогда о чем речь?

Вот тут он забеспокоился, увидев, как ее кофточка летит с кровати следом за сапогами, потом туда же последовали лифчик и штаны.

– Ты что делаешь, Алла?!

Лозовский тогда попятился из спальни, намереваясь удрать. Еще не хватало ему скандальных ситуаций подобного рода!

– Я? – Она спрыгнула с его койки в чем мать родила, успев к тому моменту покидать в угол всю одежду. – Я собираюсь соблазнить глупого любовника своей матери, который вдруг с чего-то возомнил себя очень важной фигурой на шахматной доске жизни Марианны Волиной.

– Я ничего не возомнил.

Он все еще пятился к двери, хотя оторвать взгляд от девушки было сложно, она казалась совершенством. Совершенно прекрасной была ее молодость.

– Тебе лучше одеться, Алла, – промямлил он тогда.

Конечно, промямлил, не был его протест твердым и уверенным. Он и протестом-то не был, а протестовать стоило. Стоило гнать прочь из дома поганой метлой эту юную искусительницу, плюющуюся ядом в адрес собственной матери. Она…

Она ведь все отравила, если, отбросив все детали, взять и разобраться сейчас по сути. Она вбила клин между ним и Марианной. Она трактовала каждое слово, каждое действо своей матери в извращенном изгаженном клюве. И она в конце концов добилась того, что и он стал присматриваться, стал подмечать, стал копить недовольство.

Случались и моменты просветления, конечно, когда он вдруг принимался жалеть бедную Марианну, за спиной которой творится дикое предательство, – он ведь не пренебрег юным телом ее дочери, не устоял. И тогда он каялся, тогда любил свою взрослую любовницу с утроенной силой и позволял ей делать с собой все что угодно. Позволял подавлять его волю, позволял себе подчинение, хотя и знал, как противно будет потом. И противно становилось. И не столько от самобичевания, сколько от гнусной трактовки, изрыгаемой пухлым красивым ртом Аллы.

А ведь и правда он все последнее время думать стал только ее умом и чувствовать только ее сердцем. Хотя там и сердца-то, кажется, не было. Ни у одной, ни у другой. Обе друг друга стоили. Стало быть, и жалеть теперь не о чем.

– У меня теперь есть Наташка, – подвел черту Лозовский, оглянувшись на окна кухни.

Подруга его металась между раковиной, плитой и холодильником, не забывая тревожиться о нем и то и дело поглядывать на него из окна. Хорошо, хоть вопросы прекратились. Он больше всего боялся, что она его и в саду не оставит в покое, и выйдет следом, и станет рвать душу, без конца спрашивая:

– Славик, а ты мне ничего не хочешь рассказать?

Будто он мог! Будто способен был растоптать их зарождающиеся отношения, обещавшие перерасти со временем в прочные семейные! Ведь если расскажет ей обо всем, она уйдет. Она не станет жить с таким подонком, которым он себе сейчас представлялся.

Нет, Наташу он во всей этой грязи выпачкать не может. Он сам как-нибудь выберется и очистится. Ее марать нельзя. Она тут ни при чем. Она не должна нести крест его прошлого.

Костер то разгорался, пожирая утрамбованную горкой листву, то вдруг начинал неуверенно тлеть, медленно обгладывая ветхий хворост, который Ярослав насобирал по участку.

Он успел уже и под яблонями вскопать, и мусор весь собрать, а время тянулось, как резиновое. Полтора часа всего-то и прошло. Пора было возвращаться в дом, пора было начинать игру под названием «в нашей жизни все прекрасно». Сам затеял, сам придумал условия, отступать теперь поздно. А играть-то сил не было, вот в чем беда! Да и Наташа была не тем человеком, с которым фальшь может остаться незамеченной.