Читать книгу "Железный пар - Павел Крусанов"

Вернувшись в квартиру, понял, почему парни остались дома – верёвки в лоджии, равно как спинки стульев и кресел, были завешаны мокрыми штанами, рубашками, носками и футболками. Знатная здесь кипела стирка.

Мы с Фёдором остались у разбитого корыта – воды в кране, естественно, уже не было.

Перебрал рюкзак – выложил грязное бельё, уложил чистое. Благо, взял с запасом. Бросил сверху пустые контейнеры брата и том Джареда Даймонда – вдруг снова выпадет дождливый день.

Известию об ужине в «Зарине» Вася с Глебом обрадовались чрезвычайно. Оба были худощавы, но гастрономический восторг правил ими безраздельно. Глебом он владел исподволь, как тайный искуситель, Васей – напоказ, так что до вечера уже Вася был занят исключительно вариациями меню.

Вечером в «Зарине» под козлятину на рёбрышках заговорили о Муроде.

Сергей с Фёдором рассказали, как тот в Кулябе, когда мы завернули во двор с белым тутовником, выносил из машины два свёртка, очень похожих на обмотанные тряпками АК. Мы уже сидели за дастархоном, но они в дверной проём, через коридор, видели.

Азим посуровел, чертыхнулся.

– Надо же, – сказал с досадой. – Шайтон! Вами, подлец, прикрылся. Патруль машину с туристами обыскивать вряд ли бы стал.

– Да ладно, – махнул рукой Глеб. – Может, запчасти какие.

Сергей с Фёдором промолчали.

«Что же нам не сказали?» – подумал я и рассудил: лучше в эти дела не лезть, а проведаешь о них, того гляди, не утерпишь и влезешь. Не сказали – и правильно.

– Точно, – не выдержал паузы Вася, – исламисты. Седовласый, суровый такой, нас встречал – чистый шейх. И никто из хозяев к нам за дастархон не присел.

– Проехали, – подвёл черту Фёдор. – Всё равно машину сменили.

Под шашлык из рубленого мяса вспомнили о детях.

– А что дочка? – спросил Фёдор Азима. – Она у тебя, кажется, в Петербурге учится?

– Да. – Азим улыбнулся, обнажив под чёрными усами крепкие зубы. – В университете Герцена. Третий курс.

– Когда закончит, домой вернётся? – Глеб стёр салфеткой с губ кетчуп.

– Пока не загадываем. Парень у неё там, тоже студент. Питерский. Если у них серьёзно – останется.

– А ты бы как хотел? – Изо рта Фёдора торчала шевелящаяся стрелка лука.

– Я бы хотел… – Азим помолчал. – Чтоб осталась. Нехорошо у нас тут с детьми. Тревожно. Лучше я к ней в Петербург в гости летать буду.

Потом говорили про Памир. Туда тянуло Сергея и Глеба.

Потом про заповедник «Тигровая балка» на слиянии Вахша и Пянджа, у самой афганской границы, куда Азим мог бы устроить поездку биологам из заведения Фёдора.

Потом снова про детей. Азим поведал, как на глазах рождается легенда: аллах уводит детей в горы, где соорудил им рай земной – такой особенный питомник, откуда через годы выйдут новые хозяева земли, прекрасные, справедливые и сильные. Многие верят. Даже из тех, у кого пропали дети.

Шашлыки всё не кончались – Сергей не помогал.

Выпили порядочно.

Не помню, как добрался до своей спартанской курпачи.

Спал без снов, будто ухнул в глубокий колодец.

Из тетради Грошева

Начал ладить полукож с бинтами учёному атласу из Лейпцига (какие там внутри, под калькой, картинки членистоногих выдумок природы – смотришь и глазам не веришь!). На корешок (блок на тесьме шил) посадил пятирёберный отстав; сверху покрыл влажной, пропитанной рыбьим клеем телячьей кожей; притёр косточкой полосы нахлёста на крышках и разгладил кожу по всему отставу; подвернул сверху и снизу и притёр отшерфованные края; потом зажал блок с крышками в гобельном прессе (был в своё время выбор – заказать дубовый или подешевле, из бука, но разве на деле любви экономят?) и обвязал корешок бечёвкой так, чтоб натянуть кожу вдоль бинтов как можно лучше. Теперь пусть сохнет. Потом, когда сниму бечёвку, пройдусь филетой – отчерчу бинты. Уголки сделаю завтра. А на крытьё пойдёт зеленовато-бежевый и груботканый коленкор, который снял со старых крышек, подробно вычистил и подлатал. Там – тиснёный жук с огромным рогом и в названии шрифты… затейные довольно. Их даже переснял – быть может, закажу себе такие для шрифт-кассы (тут латиница, но, если попросить, мастера сделают и кириллицу по образцу).

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И вот ещё – пространство. Где началось? Где кончится? Загадочная штука.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Всё не идёт из головы то нежное явление в окне – только глаза закрою, сразу же всплывает образ. Точнее – лик. То есть лицо. Оно такое… такое… Сразу видно – барышня из тех, кто непременно в морозный день синиц накормит. Вот только трудно ей, пожалуй, прикованной болезнью к креслу на колёсах, синиц кормить. Чёрт! Ох уж это кресло! Оно же для неё, должно быть, мучение и ужас жизни! И жалко так её, и грустно так… Нет, я дал зарок о честности самоотчёта. Надо исполнять. Поэтому признаться должен: едва подумаю о ней, и сразу чувства грудь теснят, и разливается потопом внутри отрадное тепло, и в голове – сумятица и смута. Всё это непривычно и приятно. И… пугает. Однажды было уж. Да кончилось негодно – спасибо брату. Не ошпариться бы вновь.

Решил отвлечься – посмотрел в телевизоре картину. Небритый актёр Рено из Франции за два часа расправился со всей японской мафией. Картина кончилась, а в голове по-прежнему – она. А я уже совсем не молод. Точнее, не то чтобы совсем, но – не юнец. И мне это дают понять без всяких церемоний. В рекламных паузах картины восемь раз показывали ролик: на экране появляется конфета и сладкий голос сообщает: вкус как в детстве. Таких конфет я в жизни не видал. Сообразил: речь тут не обо мне и детстве не моём – я вычеркнут из этого конфетооборота. Вот так и узнаёшь, что постарел.

Признаться стыдно, но тетрадь таить не позволяет. Однажды я о ней подумал… Нет, не подумал – представил и вообразил – вот точные слова. Однажды я представил, что она и я… что мы… Ну вот! Третий тут как тут! Явился со своими глупостями… Изыди! Я не молод, я не молод, в животе чертовский голод… Сгинь! Исчезни!

А может, совпадение? Может, это просто оттого, что я хожу по Поварскому примерно в одинаковое время? К тому же – раз в неделю, редко – два. Ведь за работой в лучшие для дела часы сидишь и времени не замечаешь. Вот и она, возможно, отводит эти самые минуты на чтение, чтобы расти в гуманитарном смысле и посвящать досуг полезной занимательной привычке. Эти минуты длятся, длятся… Может… Нет, не надо успокаивать обманом чувства! Спасенье – в правде, какой бы злой она ни представлялась. Да! Спасительнее правды ничего на свете нет, она, фигурно говоря, – проявитель разума и закрепитель духа.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…и прелести, которые у них под лифчиком, девицам надо выдавать лишь вместе с аттестатом зрелости – не раньше!

* * *