Читать книгу "Сентиментальный душегуб - Наталья Александрова"

Я медленно дрейфовала, рассеянно переводя взгляд с одной картины на другую, как вдруг среди городских пейзажей мое внимание привлек один натюрморт. На теплом желто-коричневом фоне была изображена половина ярко-оранжевой тыквы, даже не половина, а одна треть. Рядом лежали два бордовых помидора, старая деревянная солонка и большой столовый нож. Все это, очевидно, находилось на столе, потому что был виден кусок поверхности, покрытый выцветшей клеенкой. Я остановилась как вкопанная. Натюрморт здорово отличался от всего, что было в галерее. Все на нем было таким обыденным и вместе с тем интересным. И хоть фон был коричневым, но картина совсем не казалась мрачной. Я вспомнила, что уже видела эту картину или похожую на нее. Та выставка, «Тринадцать». Я закрыла глаза, постояла немножко, представила, как я иду тогда, пять лет назад, по залу в ДК им. Орджоникидзе, где проводилась выставка, вот там висит этот натюрморт – подпись – Пятаков! Ура, все точно!

Я поманила Владимира и указала ему на картину.

– Точно, это моя. А теперь ищи пейзажи. Я пока схожу в администрацию.

Я осталась в затруднении. С пейзажами будет сложнее. Может, спросить у той женщины, Веры Сергеевны? Но нет, надо вести честную игру.

Я вдруг остановилась, как будто в толпе на улице встретила старого знакомого. Маленький городской дворик, конец лета, стена без окон – брандмауэр, около стены – чудом пробившееся небольшое деревце с пыльной пожухлой листвой, и во всем была такая же теплота и мягкая печаль, как в натюрморте с тыквой. Я сразу поняла – это писал один и тот же человек.

Но дальше дело пошло хуже, потому что я никак не могла найти еще один пейзаж. Вернулся Владимир очень довольный. Когда я подвела его к пейзажу, он посмотрел на меня с каким-то странным выражением.

– Что – не тот? – спросила я с непонятно от чего забившимся сердцем.

– Тот, – медленно сказал он, – в том-то и дело, что тот.

– А вот второго никак не определю.

– Правильно, его вчера продали. Но деньги только послезавтра дадут, Аделаида такая жадина, всегда тянет до последнего, – он испуганно оглянулся.

Мы побродили еще немного по галерее, он показал мне работы своих знакомых, потом мы попрощались с Верой Сергеевной и ушли. В общем, получился очень милый культурный вечер. Дома, лежа в постели, я раздумывала: ухаживает за мной Владимир Иванович или просто испытывает благодарность за то, что взяла на время Ромуальда? А может, он тщеславен, как все люди творческих профессий, и ему захотелось похвастаться своими картинами? Не придя ни к какому выводу, я заснула. Сон мой был крепок, от плача внука я не проснулась. И снились мне пейзажи, портреты и натюрморты.

Он позвонил на неделе, позвонил сам, сказал, что получил за пейзаж кучу денег, на самом деле не очень много, но на некоторое время можно поправить дела, и даже пригласил меня куда-нибудь посидеть. От ресторана я отказалась, потому что не была в ресторане сто лет и понятия не имела, куда сейчас ходят и какая там сейчас публика. В следующий понедельник выписывают Володину тещу, в среду Аделаида пригласила его на инсталляцию, нельзя не пойти, потому что Аделаида рассердится, а Аделаида – это такая женщина, что… в общем, про это он уже говорил. Володя очень извинялся, что не может взять меня на инсталляцию, все дело опять-таки было в Аделаиде, я поняла из его недомолвок, что Аделаида почему-то положила на него глаз. Для каких целей он был ей нужен, пока неизвестно. Очевидно, Аделаида задумала очередную интригу, и ей могло не понравиться, что рядом с Володей будет мелькать посторонняя женщина. Всего этого мне никто не говорил, я сама догадалась, уж очень он извинялся насчет инсталляции.

– Боже упаси! – отказывалась я. – Я даже не знаю, что это такое – «инсталляция».

– Откровенно говоря, я и сам не очень представляю. Приду – расскажу, – пообещал он.

На скамейке в сквере у Финляндского вокзала сидели трое молодых людей восточной внешности и разговаривали. Перед ними на земле стояли три бутылки пива, но они играли роль театрального реквизита, чтобы троица выглядела менее подозрительной в глазах случайных прохожих – пива ребята не пили.

– Ну, что там во дворе? – спросил старший из троих у соседа слева.

– По-прежнему ничего.

– У почтового ящика тоже глухо, – сказал, не дожидаясь вопроса, третий участник разговора.

– Что значит – глухо? Вообще никто не подходит?

– Подходят, письма опускают, но никто их не забирает, а нас ведь интересует тот, кто эти письма получает.

– Значит, письма вообще никто не вынимает? Ведь из каждого ящика почту должны два раза в день вынимать. Сейчас время не то, но хоть раз в три дня-то должны забирать, а то ящик переполнится! Значит, ящик этот лишний, почтовым ведомством не учтенный, а раз из него письма наружу не валятся – значит, кто-то их периодически забирает. Следим за ящиком в четыре глаза. Во дворе тоже посматривать надо, но там мы вряд ли кого дождемся: парень лег на дно, особенно когда про убийство Егорыча узнал. Но исполнитель этого может и не знать, раз он денежки от шефа не получил, то к почтовому ящику раньше или позже может выйти.

Дмитрий Дмитриевич подъехал к ящику на улице Комсомола и внимательно огляделся. Место людное, народу всегда очень много, тут и трамвайная остановка, и магазины… Трудно проверить, сколько человек ведет наружное наблюдение. Главное – вынуть письма быстро и с уверенным видом, привлекая как можно меньше внимания. Дмитрий Дмитриевич мысленно перекрестился и вышел из машины.

Утром он долго раздумывал, есть ли смысл ехать за письмом после ошибки на Васильевском. После того как в криминальных новостях показали два трупа в квартире на Пятнадцатой линии и они с женой узнали, кого убили по ошибке, в доме разразился жуткий скандал. Мария Дмитриевна вышла из себя и кричала, что она и так делает всю самую трудную и опасную работу, а он не мог даже как следует выяснить, с кем еще может встречаться мордастый любовник Галины Белой. Дмитрий Дмитриевич понимал, что опять вышла досадная случайность, но не слишком ли много таких случайностей? – задавала вопрос Мария Дмитриевна. У профессионалов случайностей быть не может. Теперь из-за его неумелой подготовки они могут вообще лишиться заказов. Дмитрий Дмитриевич страшно оскорбился, ему стало плохо. Мария Дмитриевна расстроилась, утешала его, даже просила прощения. Они помирились, но в душе Дмитрия Дмитриевича остался неприятный осадок. В глубине души он понимал, что жена права, он стал стар и негоден для такой работы. Но киллеры на покой не уходят, не та профессия.

Дмитрий Дмитриевич не спал всю ночь и к утру решил наведаться в почтовый ящик. Он подумал, что могут передать дополнительные инструкции или уточнение по последнему заказу, и поехал на улицу Комсомола. Если бы он посоветовался с женой, то она бы его никуда не пустила. Но Мария Дмитриевна с утра пораньше ушла на рынок, а это дело долгое, поэтому муж был предоставлен самому себе.

Теперь, подходя к ящику, он почувствовал, что делает это зря. Его многолетнее чутье предсказывало опасность. Но он вспомнил вчерашний скандал, какими несправедливыми словами бросалась в него жена, и решил все же вытащить письма, ведь это был последний шанс связаться с работодателем. Киллер следил за улицей боковым зрением, стараясь внешне не выдать своего беспокойства. Он пристегнул к ящику холщовый баул, повернул в скважине ключ, письма посыпались в мешок, и тут же он почувствовал левым боком жесткое прикосновение револьверного ствола.